Навыки культурного потребления, утверждавшиеся при русском дворе вместе с модой на сочинения Вольтера и Сумарокова, отвечали «нуждам придворно-светской жизни и потребности в социальном обособлении» (Элиас 2002, 132). «Эпистола II» следовала «Храму вкуса», в котором Вольтер обращался к благородному юношеству и представлял образованность и литературные занятия свойствами придворной цивилизации:
Il me reste à dire un mot sur notre jeune noblesse, qui emploie l’heureux loisir de la paix à cultiver les lettres et les arts; bien différents en cela des augustes visigoths, leurs ancêtres, qui ne savaient pas signer leurs noms. <…> Il faut seulement que les graves critiques, aux yeux desquels il n’y a d’amusement honorable dans le monde que le lansquenet et le biribi, sachent que les courtisans de Louis XIV, au retour de la conquête de Hollande, en 1672, dansèrent à Paris sur le théâtre de Lulli <…> A plus forte raison doit-on, je crois, pardonner à la jeunesse d’avoir de l’esprit dans un âge où l’on ne connaissait que la débauche. Omne tulit punctum qui miscuit utile dulci.
[Мне остается сказать кое-что о нашем благородном юношестве, употребляющем досуг по случаю мира на занятия словесностью и искусствами. Оно отличается в этом от державных вестготов, своих предков, не умевших подписать своего имени <…> Суровым критикам, на чей взгляд в мире нет достойного увеселения, кроме ландскнехта или бириби, следует знать, что придворные Людовика XIV, вернувшись после завоевания Голландии в 1672 г., танцевали в Париже на театре Люлли. <…> Тем более должно, кажется мне, простить юношеству обладание рассудком в возрасте, когда обычно знакомы только с развратом. Omne tulit punctum qui miscuit utile dulci.] (Voltaire 9, 209–210)
В последней строке Вольтер в очередной раз возвращается к стиху Горация: «Тот пиит удостояется токмо от всех обще похвалы, который соединяет полезное с приятным, услаждая читателя и совокупно преподая ему наставление» (Тредиаковский 2009, 63). Гораций обращался к римским аристократам, и Вольтер применяет его формулу к культурному существованию двора, совмещающего высокую политику с образованностью и театральными увеселениями.
Эта придворная программа стоит за сумароковской характеристикой комедии. Буало отводил место комедии в сфере обитания высших сословий, советуя комедиографам: «Смотрите нрав двора и быт градских жильцов», – и желал, чтобы Мольер
<…> да угодит он больше простакам [peuple],
Кривляний не давал так часто игрокам.
(Тредиаковский 2009, 44)
Вольтер в «Храме вкуса» тоже сожалел, что Мольер слишком часто сочинял для «простонародья» («pour le peuple»), вместо того чтобы обращаться исключительно к «знатокам» («connaisseurs» – Voltaire 9, 204). Сумароков буквально повторял эти рекомендации комедиографу: «Для знающих людей ты игрищ не пиши». Список персонажей, рекомендованных в «Эпистоле II» будущему драматургу, представлял собой слепок сословной иерархии, увенчанной монархом и придворной аристократией: