Что он для сих причин творит не справедливо,
Исторгни скиптр из рук, Творца с небес сведи,
И правду самую неистовый суди;
Над богом буди бог, сядь на его престоле
Суди по что твоей не угодил он воле. <…>
Признай же промысл здесь живущего на небе,
Что все творит к твоей он ползе и потребе.
Что даст, за то хвалу усердно воздавай,
Чего недаст, и то за милость почитай. <…>
О смертный! постыдись днесь гордости своей,
Нестройным перестань звать чудный чин вещей.
Что нашей слабости быть кажется напастью,
То тайным к нашему бывает средством щастью.
Отвсюду сам себя прилежно рассмотри,
С смирением за все творцу благодари. <…>
Поди, о горда тварь, одна из всех созданий!
Куда тебя влечет стремленье многих знаний,
Вселенныя всея пространство испытай,
Взвесь воздух на весы, и тяжесть угадай,
Планетам предпиши в течении уставы,
Вели приливу сбыть с морей для переправы,
Исправь погрешности в старинных временах,
И солнце в бег управь в предписанных кругах <…>
Взойди на небеса, наставь творца советом,
И научи его как лучше править светом.
Лзяль сделать то тебе? дерзай и говори,
Сам испытай себя, все силы рассмотри! <…>
(Попе 1757, 5, 7, 10, 14–15, 19, 21)
Риторические обращения к читателю, которыми у Поупа перемежаются пространные философские выкладки, в «Оде, выбранной из Иова» служат основным приемом словесного развертывания. Занимающая двенадцать из четырнадцати строф оды речь бога представляет собой череду вопросов, которыми вводятся характеристики тварного мира, от строения небес до животных и человека.
Космологические вопрошания Поупа отсылали к Книге Иова (см.: Pope 1982, 17, 59, 95; Lamb 1995). Как показывает Энн Уильямс, Книга Иова и содержащаяся в ней речь всевышнего были востребованы в английской лирике начала XVIII в. как образец поэтики, обеспечивавшей эстетическими средствами должное читательское переживание совершенства природы и божьего величия (Williams 1984, 14–15, 46–62). Сколько можно судить, только в английской словесности этой эпохи поэтические переложения Книги Иова стали заметным явлением (см.: Jones 1966, 45–47; Lamb 1995, 71). Наибольшей известностью в континентальной Европе пользовалось относящееся к 1719 г. переложение Эдварда Юнга, автора «Ночей», вышедшее в немецком переводе Й. А. Эберта в 1751 г., незадолго до стихов Ломоносова (см.: Коровин 2017, 88; Kind 1906, 137). Вслед за Поупом и другими, Ломоносов обращается к Книге Иова как к библейскому прообразу физико-теологической литературы с ее тематической организацией, композиционными приемами и дидактическими задачами.
Очерк мироздания в монологе всевышнего из Книги Иова обеспечивал авторам XVIII в. авторитетную риторическую модель новой космологии. По словам Шейхцера, «darinn bald die vornehmsten Sachen, so in dem Schoß der Natur=Wissenschaft ligen, vorkommen, und einer, der die Natur=Forschung zu seinem Vorwurff hat, bey dem einigen Hiob, so zu reden, ein ganzes Systema findet <…>» ([там являются скоро важнейшие предметы, находящиеся в лоне естествознания, и тот, кто взялся за исследования природы, найдет у одного Иова, так сказать, целую систему] – Scheuchzer 1721, без паг.). В библейском перечислении предлагалось узнавать новейшую систематику. В основе ее лежал концепт «цепи бытия», понятый как метафизический принцип и модус медиального оформления и изложения знаний (см.: Лавджой 2001). Идея «цепи бытия» занимала важное место в «Опыте и человеке» и многих других литературных сочинениях, популяризировавших естествознание и философию. Она определяет, например, композицию популярной французской поэмы П. А. Дюляра «Величие божие в чудесах природы» («La grandeur de Dieu dans les merveilles de la nature» – Dulard 1749). Поэма состояла из семи песен, посвященных разным сферам мироздания, от «астрономических небес» до птиц, насекомых и, наконец, человека с его страстями.