Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века (Осповат) - страница 162

На первую страницу
Et telle est la largeur de son affreux gosier,
Qu’un homme est dans ses flancs englouti tout entier.
De six cordons de dents, tranchantes, crénelées,
Et sur chaque machoire en étages doublées,
Sa gueule spatieuse est armée, & ses yeux
Aperçoivent la proie au gouffre le plus creux.
Il fond, & l’engloutit. Tout le craint: tout l’évite.
Il en est plus ardent, plus âpre à la poursuite:
Monstre, des vastes mers le fléau, la terreur <…>
Combien d’autres poissons de figure effrayante
Occupés à se faire une guerre constante!
Le puissant Cachalot, ennemi du Requin,
Du combat avec lui balançant le destin <…>
Et l’Espadon <…>
Qui, toujours provoquant la baleine au combat,
Fond sur elle, l’attaque, et sous ses coups l’abat.

[Над этим бесчисленным народом гордо господствуют огромные киты, надменные владыки, и мятежные волны стонут под огромным весом их чудовищных тел. <…> Какое страшное чудовище предстает моему трепещущему взгляду! Оно сеет среди волн ужас и гибель. Никто из твоих обитателей, о влажная стихия, не наделен такой неистовой жестокостью. Его огромная голова чудовищна по своим очертаниям, широкая спина покрыта жесткой шкурой, а размер его устрашающей глотки таков, что человек целиком поглотится его чревом. Его просторный зев вооружен шестью рядами острых зазубренных зубов, расположенных на каждой челюсти в два яруса. Его очи находят добычу в глубочайших пропастях, он бросается и глотает ее. Всё его боится и бежит. Он яростней всех и настойчив в погоне – чудовище, бич и ужас бескрайних морей. <…> Сколь много других рыб, ужасных обликом, занятых бесконечной войной друг с другом! Могучий кашалот, враг акулы, ведущий с ней сражение с переменным успехом. Меч-рыба <…> вечно вызывает кита на битву, бросается на него, нападает и сокрушает его своими ударами.] (Dulard 1749, 40–44)

Узловым моментом тематико-стилистического монтажа «Оды…» служит строфа 7, которая, по словам Унбегауна, почти «полностью принадлежит Ломоносову» (Unbegaun 1973, 166; Коровин 2017, 97):

Стесняя вихрем облак мрачный,
Ты солнце можешь ли закрыть,
И воздух огустить прозрачный,
И молнию в дожде родить,
И вдруг быстротекущим блеском
И гор сердца трясущим треском
Концы вселенной колебать,
И смертным гнев свой возвещать?
(Ломоносов VIII, 389)

Отзвуки уже памятных читателю «Оды…» библейских стихов о дожде и грозящем «безбожным» землетрясении складываются здесь в картину, отображающую литературную конструкцию всего стихотворения: космологические образы в очередной раз отождествляются с текстом, возвещанием, обращенным к аудитории «смертных». Эта картина и обнаруживающиеся в ней установки физико-теологического письма принадлежат далеко не только жанровой поэтике библейского переложения. Строфа Ломоносова может быть возведена к оде Горация I, 34 и ее переложению Кантемиром – оде «Противу безбожных», в которой при помощи новой космологии «доказывается <…> бытие божества чрез его твари» (Кантемир 1956, 203):

Следующая страница