Это политическое представление, искусно манипулирующее иллюзией божественного «восторга» и коллективным «ужасом», располагается на границе политики и поэзии: прорицание Аргениды «легко было Никопомпу, немногое переменив, <…> стихами <…> составить» (эти стихи входят в роман и перевод Тредиаковского). Сам Никопомп прибегает к идее «восторга», когда описывает план своего сочинения в защиту самодержавия от мятежников:
Не знаю, каким превеликим восторгом боги сердце мое наполняют, а именно, чтоб мне возгнушаться беспокойными людьми, чтоб воружиться на злодеев, и чтоб отмщение над ними самими получить заблаговременно (Там же, II, 411).
Восторг поэта оказывается соприроден политическому искусству, учреждающему при помощи эффектных вымыслов общественное согласие вокруг самодержавного порядка. Именно так следует толковать восторг оды. Вернемся снова к программному поэтологическому зачину ломоносовской «Оды на прибытие… 1742 года…»:
Что всех умы к себе влечет?
Мы славу Дщери зрим Петровой,
Зарей торжеств светящу новой.
Чем ближе та сияет к нам,
Мрачнее ночь грозит врагам.
Брега Невы руками плещут,
Брега Ботнийских вод трепещут.
Взлети превыше молний, Муза,
Как Пиндар, быстрый твой орел,
Гремящих Арф ищи союза
И в верьх пари скоряе стрел,
Сладчайший Нектар лей с Назоном,
Превысь Парнасс высоким тоном,
С Гомером, как река, шуми
И, как Орфей, с собой веди
В торжествен лик древа, и воды,
И всех зверей пустынных роды;
Дерзай ступить на сильны плечи
Атлантских к небу смежных гор,
Внушай свои вселенной речи,
Блюдись спустить свой в долы взор,
Над тучи оным простирайся
И выше облак возвышайся,
Спеши звучащей славе в след.
Но ею весь пространный свет
Наполненный, страшась, чудится:
Как в стих возможно ей вместиться?
(Ломоносов, VIII, 82–83)
Вдохновение поэта неотличимо от повсеместной царской славы, которая «всех умы к себе влечет» и сплачивает «брега Невы» в сообщество «рукоплескания». В одическом восторге стирается разница между поэтическим я и политическим мы, и поэзия оказывается медиумом политического единства (см.: Серман 1973, 34–41; Погосян 1997, 18–22). В этой перспективе нужно читать и список авторов, населяющих ломоносовский Парнас. Генеалогия поэзии, ведущая от хрестоматийных Овидия и Гомера и труднодоступного Пиндара к легендарному Орфею, соотносится с ходячими повествованиями об истоках поэтического искусства, рассмотренными в гл. I. Стихи Ломоносова об Орфее, объединяющем в сообщество ликования («торжествен лик») «зверей пустынных», парафразируют «Науку поэзии» Горация, где Орфей воплощает способность поэзии учреждать политический порядок, «городы строить и уставы вырезывать на дереве» (Тредиаковский 2009, 65).