Горацианский язык осмысления словесности был узловым элементом складывавшегося в елизаветинские годы «института литературы». Вписывая литературную деятельность XVIII в. в «„регулярную“ систему метагосударственности», Лотман и Успенский констатируют, что в послепетровской России «социальное творчество переносится из сферы текстов в область „грамматик“» и, в частности, «в литературе этого периода в такой же мере заметно стремление к созданию метатекстов, нормирующих „правильное“ творчество, как и в государственной практике» (Лотман, Успенский 1996а, 432–433, 438). Роль таких «грамматик», в которых регламентация литературы смыкалась с конструкциями политического порядка, играли елизаветинские переводы и вариации Горация.
Пожалуй, самое значительное место в этом ряду принадлежит «Сочинениям и переводам» Тредиаковского. Как указывает в специальной работе А. Б. Шишкин, этот двухтомный сборник многострадального автора представлял собой «более или менее систематично составленный компендиум теории и практики „словесных наук“ (понимаемых достаточно широко), где теоретические положения одновременно иллюстрируются соответствующими примерами» (Шишкин 1982б, 142). Представленная Тредиаковским литературная программа носила отчетливо горацианский характер. Двухтомник открывался стихотворным переложением «Науки о стихотворении и поэзии» Буало, «почерпнутой», по выражению переводчика, из «Флакковы Эпистолы» (Тредиаковский 2009, 7). Затем следовал упоминавшийся выше прозаический перевод «Науки поэзии». Две авторитетнейшие переводные поэтики, благодаря многочисленным перекличкам изъяснявшие и распространявшие друг друга, обеспечивали точку отсчета для восприятия помещенных далее собственных теоретических работ Тредиаковского – известного «Способа к сложению российских стихов», а также не столь масштабных «Мнения о начале поэзии и стихов вообще», «Письма приятелю о нынешней пользе гражданству от поэзии», «Речи… о чистоте российскаго языка» и пр. Кроме того, в сборник вошли два нравоучительных слова, оригинальное и переводное, а также стихотворения «о разных материях», в том числе переложения псалмов и отрывков из других библейских книг, переводы стихов из «Аргениды» и «Нескольких Эзоповых басенок».
С аннинских времен переводы Тредиаковского – «Езда в остров любви», «Истинная политика знатных и благородных особ» и «Аргенида» – находились в средоточии русской придворной словесности. В 1746 г. Елизавета давала понять, что считает их непревзойденными (см.: МИАН VIII, 95), а годом раньше высочайшим распоряжением было оформлено назначение Тредиаковского «профессором как российския, так и латинския элоквенции» Академии наук. По этому поводу он произнес, а затем напечатал с посвящением Воронцову пространную апологию своего ремесла – «Слово о богатом, различном, искусном и несхотственном витийстве». Для этого и других своих опытов в литературной теории Тредиаковский (как и Кантемир) добивался высочайшей санкции. В марте 1751 г. он доносил К. Разумовскому: «Сочинил я довольныя величины книгу о российском стихотворении и поэзии; и поднес оную Ея Императорскому Величеству, которая уповаю и поныне в комнатах Ея Величества обретается» (Тредиаковский 1849, I, 804). В 1752 г., прося академическую канцелярию об издании «Сочинений и переводов», он сообщал: «Ея Величество, по обыкновенной своей щедроте, изволила мне, всеподданнейшему своему рабу <…> пожаловать сумму точно на печатание оных моих двух томов, коих материю высочайшею своею аппробациею чрез тож удостоила» (цит. по: Пекарский 1870–1873, II, 163–164; см. подробнее: Тредиаковский 2009, 483–485). В составе самого сборника о благосклонности Елизаветы к Тредиаковскому и вообще «наукам» говорит «Ода VI. Благодарственная»: