— Поздно уже, господин Фери…
— Никакой я вам не господин!
— Я хочу сказать: товарищ начальник… Я подумал, что будет лучше, если зерно до утра полежит здесь, а не там, где его могут растащить… Мне только того и не хватало, чтобы люди говорили, что Подолак не смог уберечь добро… А утром я его спокойненько отвезу на мельницу. Поэтому, черт возьми, не стоит на бедного человека кричать, когда он заслуживает благодарности. Вот настанет утро, положу я на стол пропуск и винтовку, и ищите себе тогда другого дурака…
Я так разозлился на Подолака, что приказал ему, чтобы он немедленно сдал мне сбрую, однако он мои слова спокойно пропустил мимо ушей, а мне сказал, чтобы я пересчитал мешки с зерном, а то, чего доброго, еще запятнают имя честного человека злые языки.
Я пересчитал мешки, а утром в шесть часов разбудил Подолака, приказав ему отвезти зерно на мельницу.
— Ну подожди, старший полицейский Подолак, я тебе покажу, как делать «левые» ездки!
После завтрака я направился в полицию. Проверив наряды и понаблюдав за тем, как идут занятия по обращению с оружием, я вернулся в помещение, где Жига Мольнар проводил политзанятия. Вернее, это были не занятия, а короткая, минут на пятнадцать, политинформация, во время которой он рассказывал о борьбе против фашизма, об исторической роли рабочего класса…
Мне нравилось, как говорил Мольнар — зажигательно и красочно. И хотя голос у него был хрипловатым, тембр все же был мягким и каким-то теплым. Когда он, быстро прищуриваясь, произносил слово «фашисты», в глазах у него зажигались злые огоньки, а само слово он отчетливо разделял на три слога, произнося их с ненавистью.
Когда же он выговаривал слово «свобода», глаза у него становились большими, на худом скуластом лице появлялась улыбка, а руки он как-то по-особому вытягивал вперед, будто хотел за что-то ухватиться, чтобы уже никогда не выпустить этого из рук.
Однако красивее всего он произносил слово «человек», которое в его устах звучало по-особому, словно он языком ласкал каждую его букву…
Я никогда раньше не думал, что так красиво могут говорить простые люди. Хотя, откровенно, ничего особенного он не говорил, в речи он употреблял обычные простые слова, но мне это особенно нравилось.
На первой политинформации Мольнар спросил нас о том, кто что хотел бы иметь после окончания войны. Мы охотно перечислили ему все, что нам пришло на ум: мир, спокойствие, здоровье, хорошее питание, добротное жилье, цветы, человечность, чтобы не нужно было бояться господ, чтобы у каждого были бы хорошая одежда, умные книги, красивая девушка, а самое главное — мир людям, земле, всему земному шару.