Из стоящего напротив школы дома, где совсем недавно разместилось местное партийное руководство, мы с жалостью смотрели на беженцев. Надо было где-то достать картошки и фасоли, чтобы накормить несчастных хотя бы горячим супом.
Отделившись от группы беженцев, сухонький старичок небольшого роста с любопытством разглядывал вывеску, вырезанную из крышки картонного ящика и повешенную на стену: «Местное руководство Венгерской коммунистической партии». Затем он направился прямо в дом. Старичок был налегке, в руках у него не было ни чемодана, ни даже узелка. Шел он, заметно прихрамывая на левую ногу. Чувствовалось, что он сильно истощен: старика шатало даже от слабого ветерка.
— Добрый день, — поздоровался старик, войдя в комнату и по очереди обводя взглядом каждого из нас. И вдруг разрыдался.
Мы молча уставились на странного пришельца. На нем было старое грубое шерстяное пальто, подпоясанное бечевкой и доходившее ему почти до пят. В это пальто смело можно было всунуть двух таких стариканов. На голове — видавшая виды солдатская шапка, на ногах — галоши. По обвислым усам и задубевшей от ветра коже его можно было принять за крестьянина. Однако смущала насмешливая улыбка на губах, какая обычно бывает у господ. Мы не знали, что нам с ним делать…
Наконец старик успокоился.
— Я товарищ Сюч, — представился он и стал по очереди пожимать всем нам руки.
Он так и сказал: «Товарищ Сюч».
Йожеф Теглаш, старый металлист, который, собственно говоря, на свой страх и риск, без каких-либо указаний сверху, возглавил нашу парторганизацию, внимательно рассматривал «товарища Сюча», но никаких вопросов ему не задавал. Вынув из кармана своего пальто кусок хлеба, он протянул его старику, сказав:
— Ты, наверное, голоден?..
Товарищ Сюч стал с жадностью есть, откусывая большие куски и глотал, почти не разжевывая. На него сразу же напала икота. Застеснявшись, старик перестал есть и, не спуская взгляда с куска хлеба, стал ждать, когда пройдет икота, затем несколько медленнее снова принялся за еду.
— Я из гитлеровского концлагеря, — сказал он, не переставая жевать, словно отвечая этим на не заданный Теглашем вопрос.
Стоило ему произнести слово «концлагерь», как его зеленовато-коричневые глаза заметно пожелтели, словно в них вспыхнул ужас пережитого. Однако подробностей старик касаться не стал.
Доев хлеб и проглотив собранные в ладонь крошки, он спросил:
— На Сабольч дорога свободна?
Теглаш пожал плечами:
— Быть может, если приложить побольше ловкости и если просто повезет, то как-нибудь и можно проскользнуть. Но ручаться за это никак нельзя. Подождать бы надо…