Дело в том, что в Варьяше существовал отряд национальной гвардии, состоявший всего из тридцати человек. Командиром этого отряда сначала был помощник нотариуса Тормаши. У этого Тормаши был такой тоненький голосок, что он и командовать-то, собственно, не мог. Когда он подавал команду «Шагом марш!», она звучала не как команда, а как кошачий писк. И, как правило, несколько полицейских обычно не слышали ее и отставали. В строю из-за этого сразу же вспыхивал смех, кто-то отпускал какую-нибудь грубоватую шутку, возникала заминка, в результате чего все шли не в ногу.
Вскоре командование взводом перешло к Гезе Фекете, учителю, который подавал команды громко, как в венгерской армии в старые времена.
Учитель Фекете не любил разглагольствовать ни о старых и новых порядках, ни о старой и новой Европе, он лишь осторожно, дипломатично говорил нам о том, что в этом безумном мире, в котором кричат о победе, а сами бегут, неплохо иметь в селе хоть маленькое, но свое, венгерское военное подразделение, которое не примкнет ни к левым, ни к правым, а так и останется венгерским, способным защитить жителей.
Фекете был крупным мужчиной лет сорока восьми. Такими же крупными и сильными были в свое время его отец и дед.
В столовой учителя по сей день на самом видном месте висел портрет Лайоша Кошута.
Сам учитель имел чин подпоручика запаса и в настоящее время находился в отпуске. На сторону немцев он становиться не захотел, тем более после того как они втянули нас в эту проклятую войну…
Наш небольшой отряд мог бы превратиться в неплохое подразделение, если бы слухи о Фекете и его манере командовать не дошли до ушей районного начальства, которое сразу же пришло в негодование от того только, что мы распевали гимн Кошута, что в наши дни расценивалось чуть ли не как мятеж.
К нам в село сразу же прислали прапорщика с нилашистской повязкой на рукаве, который, не долго думая, начал материть нас, называя грязными типами. Он кричал, что среди нас, видимо, имеются и евреи, которые и склонили нас к либерализму, вместо того чтобы готовиться к борьбе против большевизма. А мы тут распеваем изжившие себя песенки, подрывая тем самым единство нашего тыла и авторитет германской армии.
— Разве вы не христиане?! — надрывался он.
На что жестянщик Шандор Пато незамедлительно ответил:
— Так точно, господин прапорщик. Я вот в пятницу исповедовался…
Разумеется, это нисколько не помогло. Прапорщик дал нам разгон, а потом вызвал к себе Фекете и набросился на него, крича, что он не имеет права совать свой нос в вопросы подготовки гражданских добровольцев.