«На закуску» привожу весьма важное мнение Алексея Косульникова, близко знавшего Нику последние семь лет ее жизни, небезразличного к ее судьбе человека и талантливого журналиста.
Очевидно, что это писал один и тот же человек. Или, скажем чуть аккуратнее, это создавалось одними и теми же людьми. Кто они – вопрос. С одной стороны – этот истерический пафос, который усугубляется инверсиями слов в предложениях. То, что надо бы читать вслух с завываниями или же, напротив, замогильным голосом а-ля Бродский. Это на Нику очень похоже. С другой стороны – я совершенно не могу представить себе, как, когда и куда она это пишет. В блокноты? Да, они изредка появлялись – Ника пыталась записывать какие-то дела, телефоны, но все время терялись. Когда: вечером? Утром? Просто, когда нахлынуло? Для этого же нужен карандашик какой-никакой, сесть, открыть, выдохнуть, начать писать, войти во вкус, потом – вовремя остановиться… Все это, напротив, совсем на Нику не похоже. Впрочем, в последние годы я видел ее примерно в одно и то же время – ближе к вечеру – и всегда слегка поддатой. И потому не знаю, что она делала утром и днем. Об этом, наверное, мог бы рассказать Миронов, но он ведь соврет недорого возьмет.
К тому же очень странно, что Ника мне вообще никогда даже не намекала о существовании чего-то такого дневникового, хотя вроде говорила многое, почти все, а тут – что скрывать-то, собственно? Напротив, гордиться надо бы, творчество какое-никакое… И то, что оно всплыло несколько лет спустя после гибели, в машинописном варианте, без дат, столь естественных для дневника, конечно, подозрительно вдвойне.
И все же не думаю, что сама Ника к этому произведению вовсе непричастна. Там она есть, пусть не целиком и не во всем. Единственное, что приходит в голову – это литературная обработка каких-то разговоров, скорее всего, полупьяных. Сначала я подумал, что это бабушка могла бы их конспектировать, у них ведь были достаточно нежные отношения, не то что с Майей. Впрочем, по телефону они говорили редко, поскольку телефон почти всегда был отключен за неуплату. Потом пришло в голову, что это сам Миронов мог записывать их разглагольствования за стаканом. Но опять же: как? когда? прямо тут же или утром? советуясь с Никой или втихаря? В общем, не знаю. Странновато это. Заниматься углубленным текстологическим анализом я как-то не готов, тем более, что сравнивать не с чем – только стихи между собой и эти фрагменты со стихами.
Наконец об оригиналах записок. Те из них, которые были написаны Карповой, давно уничтожены и искать их нет смысла. Что касается записок Ники, то, возможно, какие-то из них были в ее пропавшем блокноте со стихами, о котором говорила Минина. По свидетельству Александра Журавлева, у Ники был блокнот (может, иной), в котором она вела записи типа дневниковых. Вспомним также эпизод, когда после смерти Ники Миронов поднимался по лестнице в их подъезде и встретил Алену Галич и какую-то женщину с полной сумкой бумаг, которые сыпались из нее на ступеньки. По словам Галич, с ней была Светлана Азарова. «Да никаких документов и бумаг мы не брали, – говорит Алена Галич. – Господь с Вами! Никаких записок не было. У меня есть записки, которые Ника писала мне лично, обещая больше не пить».