Ж-жизнь — говно, а потом, а потом — с-смерть.
Другое дело, что не всем дано любить. Чаще всего любят себя. Иногда — до одурения, до самопроникновения, и это — самосекс, самосованье с оргазмом. Возможно, что именно этот термин сказал Петр. Но я плохо запомнил. Мне чудилось, что я вижу Ее. Хотя ее имя нельзя было писать с большой буквы. Оно было попрано, сброшено в ад и там горело.
Наверное, это имя я произносил сквозь сон. Никто о том не знает. Даже Бог — потому что его нет и быть не может.
Наверное, чаще всего я представлял ее в постели в другим. Этих других наверняка было очень много — все они были очень молоды и неопытны, и она учила их сексу, разгибаясь и выгибаясь. Я знал, что она просто была больна, и фраза из анекдота «где поймают — там и прут» была особенно актуальна по отношению к ней. Но теперь я уже не в силах был ее вылечить.
Возможно, что это был мой суфизм, и я не мог ничего сделать, определив ее на вечные муки. Но любое воображение, как и любая судьба, очень субъективны. Я мог ощутить ее где угодно, но в реальности она была жива, и — все так же глупа.
Казалось, еще немного — и я откажусь от действительности — мне захочется вернуться в прошлое. Может быть, такое уже было у вас. Но ничего нельзя было сделать. Я бы, скорее всего, вернулся. Глупость — это фейверк. Ничто другое так не фонтанирует.
Но уже год, как я забыл ее запах. Лучше всего, когда у тебя много женщин, и ты можешь раскладывать их, точно колоду. Это — алкоголь. Ты быстро припиваешься и начинать любить чисто его. Питие ради пития.
Именно поэтому погибают наркоманы и прочие торчи. Но центр насыщения — вещь не до конца химическая. Точнее — химия эта несколько виртуальна. Когда смертельно больные хотят вылечиться, это у них получается. Лежачие встают на ноги. Рак исчезает самим собой. Кажется, что происходят чудеса. Но условия — самые простые. Этого должна хотеть твоя сущность.
В большинстве своем, жизнь — падение. Жизнь не хочет быть здоровой. Она идет по конвейеру в клюв Орлу, и это ее устраивает.
Впрочем, прошло года два — не больше. Я перевел свои воспоминания за кулисы. Я мог гордиться любыми связями, но именно этот суррогат и был настоящим.
Вика.
Мне просто была нужна душа, которая бы делилась собой, и не было ничего. Через двести лет будут космические корабли — они тоже будут такими же одинокими в великой черноте.
Я вспоминал ее позы. Может быть — как она глупо заглядывала в лицо, как будто хотела обменяться глазами. Конечно, все женщины на свете были умнее и смеялись лучше, и мне оставалось учить себя дышать заново.