— Любишь поезда? — спросила она.
— Да.
— Ты бы уехал в никуда.
— Наверное, Лен.
— Представь, ты едешь и сам не знаешь, куда едешь. Колеса стучат. Это их песня. Хочется думать о чем-то постороннем, что вообще не касается жизни. И есть еще что-то кроме слов.
— Да, — согласился я, — тебе трудно плюнуть на все и сесть в поезд?
— Не знаю. Никогда не пробовала.
— А мне — нет. Я так уже много раз делал. Поезд. Самолет. Это очень просто. Сначала ты хочешь этого, а потом — делаешь. Первый раз. Второй раз. Нет, второй раз ты уже будто потерять девственность, и тебе не страшно. Нужно не обломаться и перебороть себя. А потом комплексы отпадают, словно струпья. Я не говорю, что они у меня отпали. Сначала тебя несет. Потом все это костенеет. Нужно что-то еще, но оказывается, что у тебя в запасе не так уж много хитов. Но это все же лучше, чем быть хитчхайкером на почве богатых родителей. Это естественно.
— Значит — едем?
— Значит — да.
— Куда?
— Куда-нибудь.
А потом я провалился в сон. Мне снилось, что у меня есть дети. Много, много детей. Я шел над пропастью и нес их у себя на спине, и каждый из них норовил сорваться. Я был словно паучиха-мать. Это была ответственность.
Вика набирала тезисы. Медленно стучала клавишами компьютера, то и дело возвращаясь, чтобы исправить ошибки, чтобы выключит Caps Lock, на которую она то и дело попадала. Дело ее шло медленно и неуверенно. Сначала была одна клавиатура. Потом — другая, с клавишей «insert», расположенной как-то раком. Это смутило Вику. Ей пришлось долго перестраиваться. Она считала, что хорошо знает Word и Excel. У нее был брат, он тоже знал Word и Excel, и на лице его жили тени. Они напоминали каких-то животных. Он со мной не общался. Он был типа аспирантом, худым, глистейшим, с автомобилей Ваз 2107.
Итак, клавиши стучали. Вика била громко. Я был немного с бадуна, хотя уже несколько дней подряд я заставлял себя бороться с пьянством. Время не двигалось. Мне приснилось, что время остановилось. Я шел по городу, в котором ничего не двигалось, и не было людей, так как все они остались в иной полосе. Я шел по магазинам и воровал. Мне повстречались соратники, и мы воровали, радуясь общности. Вика была спокойна. Она помыла руки и почистила рот auqafresh. Она мыла руки каждый час. В ней действовала некая скрытая болезнь. Люди, пытающиеся завуалировать свою глубинную нечистоту, часто моют руки.
Я посмотрел на себя в зеркало.
Я. Это я. В детстве я часто задавал себе вопрос — почему я — это я? Почему я — это не кто-то другой. В детстве есть жизнь. После — лишь тренировки в духовном онанизме. Конечно, есть еще и армянский взгляд на предметы, а также — таджикский, как, впрочем, и русский. Сознание деревенеет. Человек понимает, что собрат ему — не брат, и дальше жизни уже нет. Но, я хорошо помню детство. Многие дети были готовы искать врага, начиная с первого класса. Это было их сущностью. Тогда я не задумывался над этим. Я был — как все. Но, вот, подумать сейчас — а каким был Петр? Разве он мог быть таким же зверьком, пущенным с конвейера. Я — Это я.