— Надо было всю информацию стереть, — сказал Петр с сожалением, когда мы сидели с пивом на центральной улице.
— Думаешь, было бы лучше?
— А хрен его знает.
— Вот то ж. Это же страна чудес.
— Надо было сделать что-нибудь похуже.
— Например…
— Остановить АЭС какую-нибудь.
— Н-да. Ты думаешь, по нашей сети можно остановить АЭС?
— А что, нельзя?
— Американскую, наверное, можно. Немецкую можно. Японскую — вряд ли, они умнее всех нас на полголовы, японцы. А у нас — нет. Там реле да лампы. Какая там сеть.
— Это круто.
— Конечно. Ты думаешь, революция возможна? Мне кажется. Возможен лишь мировой хаос. Революция — это вера. Всеобщая вера. А из этой толпы…. Вот взять нашу толпу. Ты в них уверен?
— Но другого варианта нет.
— Ты просто пытаешься доказать, что тебе насрать на государство.
— Я думаю, что в идеале каждый человек — государство.
— Интересно, если бы существовала страна, где бы жили одни Петры…
— И что?
— Как бы вы жили?
— Хочешь сказать, мы бы передрались?
— Не обязательно. Если вы уровнем выше этой толпы, если вы — люди, а не потребители, то, возможно, друг с другом вы бы драться не стали. Это было бы слишком низко, да? Но в остальном, кто-то захочет быть первым. И так все покатит пропорционально, только на более культурном уровне. Например, вы будете градироваться по степени чувства юмора. Как-нибудь еще. Может быть, трансформированный принцип конкуренции будет более, чем неявным. Я когда-то об этом думал.
— Интересный вопрос, — согласился Петр, — но довольно общий и абстрактный. Такого быть не может, — он закурил, — никогда. Слушай, а у тебя есть враги?
— Конечно.
— Серьезные.
— Пожалуй.
— А так, по-мелочи?
— Так. Просто неприятные люди.
Покончив с пивом, мы отыскали общественный сортир.
— Говори телефон человека, который тебе не нравится, — сказал Петр.
Я назвал.
Тогда он вынул из кармана синий перманентный маркер и написал на стене:
Сосу:
Тел:
После этого мы пошли к Лене Club, которую заочно знала вся наша пьяная команда. Видели же ее вживую только Петр, Юрий и Зе. Остальным ее представляли в виде цветка человеческих полей.
У нее было два кота — Пшеничный и Калинин, а в квартире происходил полтергейст, связанный с ментальной деятельностью большой черной собаки. Мне, во всяком случае, так это представилось. В соответствии с принципом первого ощущения, это должно было быть правдой.
Во время какой-нибудь пьянки то и дело кто-нибудь осведомляется:
— А как там Пшеничный?
— А как там Калинин?
Взяв вино, мы позвонили в двери Лены Club. Залаяла собака. Та самая, о которой я сказал наперед. Дверь открылась. Club была в бигудях. Они, казалось, были частью ее тела, да и сама она, и ее запах, принадлежали миру, в котором не западло было быть навеки странным. В дебрях этого города проживало много странных людей, но 90 % процентов этих странностей были понтами. Это касалось почти всех местных художников, музыкантов и поэтов, а также деятелей карманного шоу-бизнеса, пытающихся всем своим видом обнародовать свою непричастность к колхозной земле. В конце концов, не зря писатель назвал это «Маленьким Парижем» — в этом было самое ядро понта. Но была и Club, которая жила сама по себе, внутри искусственного, выдуманного мироздания.