Пил ли Македонский?
— Слышали, скоро выйдет новый альбом группы «Нооу»? — спросил Юрий.
— Слышал, — ответил Саша Сэй посмеивающимся голосом, — а вы, баб Галь, слышали группу «Нооу»?
— Ух-х-х, х-х-х, чо только не понапридумывали. Сейчас, говорят, все можно, и никому ничего за это не будет.
Вот так. Это она себя оправдывала. Я сразу понял. Любая злая человек-обезьяна всегда винит кого-то еще. А себя — может только перед смертью. Когда уже открылась дверь, и темнота светится, и оттого жутко.
Вика в тот вечер все-таки приехала, и это несколько испортило мои планы. Я уже, было занялся Олей «Рабочей», и она была не против. Мы уже говорили о музыке. Как оказалось, Оля не была полным отстоем — она просто не имела сил, чтобы устоять, когда ее уламывали:
— Дашь?
— Дашь?
— Ну, дай, а?
— Дашь?
— А когда дашь, Оль?
— Оль, ты же вчера говорила, что дашь.
Она была студентка. Она приехала откуда-то издалека, что подчеркивало ее природную простоту. У нее был плеер, кассеты с записями отечественных рок-исполнителей, разные там «наши», «нашествие». На жизнь ей высылали 500 рублей в месяц, потому ей приходилось посещать блат-хату, чтобы поесть. Она была хорошая, честная, Оля «Рабочая», и лучше бы была она, чем Вика. Вообще, я был уверен, что все лучше, чем Вика. Нет. У Вики была очень хорошая фигура, и она очень умело стояла раком, но все портили внутренние струны, которые я знал наизусть.
Это было мыло.
Я чувствовал, как это мыло сочиться, излучает. Я был наказан мылом. Один раз оступишься, и потом — когда еще поднимешься, неизвестно. Так и будешь скользить по этой мыльной наклонной плоскости. Бабе Гале Ламборджини все сходило с рук — таким людям все можно. Но они знают свое место. Все Ламборджини мира таковы. У них есть внутренний господин. Он четок, силен, волосат.
— Что ты слушаешь? — спросила меня «Рабочая».
— Из русского — ничего.
— Вообще ничего?
— Ну, может, «Звуки Му». «Вежливый отказ». «Странные игры». Но все это старые группы.
— Я слышала.
— А что ты слышала?
— «Звуки Му».
— Сейчас нет настоящего рока.
— Почему. Очень даже много хороших групп.
Я обнял ее — она была теплая, а грудь ее постоянно надувалась, будто молодой хлеб. Она была толстовата, и в будущем ее должно было обязательно разнести. Я почувствовал, как она залилась пламенем. Можно было прямо сейчас идти в темный уголок. За ширмой уже кто-то был. Там играл магнитофон. Он заглушал посторонние звуки. Магнитофон играл и у нас, и эти два звука сливались. Они пытались перекричать друг друга, будто два чемпиона по крику. На улице было холодновато, но это не пугало. Была еще ванная. Был сарай, где стоял дежурный стул. Прямо над этим стулом висела лампочка, и это что-то подчеркивало.