Панкомат (Рок) - страница 87

А Демьян с порога — в атаку:

— Родная, я к тебе.

— Ты… Ты что, один?

— А хуй его знает. А не, не один. Смотри, Вась, это Валера. Он это, политик. Партию «Корпоративной мысли» слышала? Да, такая вот хрень. Валерик — он скоро будет командиром. И вообще, он скоро станет президентом. Веришь? Веришь, Вась.

— Демьян, успокойся!

Васильевой было где-то 19–20. Форма ее зада говорила о наличии жизненной философии. Но такая философия — это чисто настоящая вещь. Она сильнее словесных форм и высоких идей — ибо они применимы здесь же, в ту же секунду. А то, что говорил Демьян, для меня всегда казалось оплавленным гоневом. Но такие зады, как у Вас-сильевой, они — античеловеческие. Они кому-то сразу отдаются, а кому-то вообще не отдаются, не смотря на образ жизни. Это как босячество. Ведь босяки — не обязательно люди. Бывают и животные-босяки. Бывает, погода — босяк. Бывает, что и время — все, в общем, босяцкое, и иного эпитета не подобрать. Машина — босяк, это тоже бывает. Но, если короче, здесь не было альтернатив. Либо — даст, либо — не даст. Но нас — двое, и я сразу понял, что кому-то из нас не повезет. Губы у Васильевой были неприятные, хотя пытались косить под интеллект. Но Демьян ее сразу в угол зажал:

— Сосать будешь, родная?

— Ты сейчас вылетишь отсюда, слышишь? Я милицию вызову.

Началась перепалка. Демьян всегда утверждал, что развести можно любую бабу, и что, мол, именно он это может лучше других, так как босяки — народ особый. Типа не люди, а некий класс существ, только не понятно с какого края. Босякам типа это и положено — уметь развести кого угодно где угодно. В принципе, все это связано с понятиями, но я ничего не знаю о понятиях. Тем более, что сейчас время другое, и понятия хороши в таких, демьяновских, компаниях, в тюрьме (о чем я каждый день думал и ужасался).

Я присел на кухне. Выпил чаю из носика чайника. Посмотрел в окно — восьмой этаж, и вокруг — район многоэтажный, будто и не в Краснодаре мы, где все кругом — одна большая станица, а где-то еще. На секунду я замечтался, потом забыл, о чем мечтал, встал из-за стола и влез в холодильник. Нашел там «шаром-покати» и бутылку водки, поставил водку перед собой и стал пить маленькими стопкам, не запивая. На полубутылке на кухню вошла Васильева — красная, злая. Юная змея.

— Извини, — сказал я, — вы там кричите, а я что, виноват? Что мне еще делать? А? Вот ты мне скажи, что мне тут еще делать? А почему, Васильева, у тебя в холодильнике пусто? А? Хочешь, я схожу в магазин. А? Хочешь пива? Или водки? Что хочешь — куплю. Рыба там. Колбаса.