Атия сидел тихо, не вздрагивая от хозяйских прикосновений, как в начале, приучив себя терпеть их. Для того чтобы оплакать свою участь у него еще будет целый день, когда его отпустят. И тем более ничем не выдал отчаянного малодушного желания, чтобы время вернулось назад хотя бы на несколько мгновений, но господин отослал бы его, а не прекрасного танцора.
И устыдился: слепой увидел бы, что юноша просто пылал жаждой остаться на его месте, но не понимал подобного стремления. Как можно желать того, что делает их хозяин со своими наложниками? И как можно желать кому-то такого! А если бы сейчас евнухи привели не искусно ограненный алмаз из сокровищницы господина (и как может он судить Амани не зная его жизни?), а такого же, каким был он сам пересчитанные все до одного дни назад, когда впервые переступил порог дворца восточного князя… Неважно из тех же краев или заморских стран был бы мальчишка — он тоже пожелал бы новой игрушке потешить собой похоть господина и повелителя, лишь бы заполучить одну из редких ночей передышки?
Пока мальчик упрекал себя, властная рука, перебиравшая густые отросшие пряди, сгребла золото волос, оттягивая их вниз и опрокидывая юного невольника на простыни рядом.
— Вершины мастерства, игра и притворство… Тебе не нужно того! Ты сам — уже дар бесценный… дивный дар, чудеснее, чем был бы жемчуг цвета твоих глаз…
Мужчина говорил что-то еще, шептал глухим вибрирующим ворчанием в маленькие ушки. Ни разу он не коснулся слегка прикушенных, то и дело вздрагивающих губ мальчика своими, но словно пил его дыхание без надежды напиться когда-нибудь досыта. Отмеченные мозолями руки война гладили тонкую, почти прозрачную кожу, сквозь которую просвечивались голубые венки, с исступлением спятившего скупердяя, пересыпающего в ладонях монеты из заветного сундука. Зубы удобно охватили булавку в маленьком сосочке, превзошедшем в нежности розовый лепесток, рука уже оказалась в паху…
Яички, с которых неизменно удаляли, пробивающийся пушок, сжало так, что Атия ощутил царапающие его ногти. Мальчик сильнее закусил губу. В груди что-то коротко трепыхалось, как рыба на берегу, застревая в горле, — хозяин весел теперь и полон сил, не помышляя о сне… Значит, и правда сегодня долго!
Опять…
Наложник и так обнажен полностью, господину хватает секунды сбросить халат с плеч, наброшенный после предшествующего соития, пока недовольно мерил шагами огромную опочивальню. Губы, руки, мужское тело рядом, и член елозит как раз по навсегда впечатанному в ногу клейму! Атия едва дышал, крепко зажмурив веки — не на коже это клеймо…