А потом она как всегда сбежит с высокого крыльца, повиснет на шее. Отступит тут же и поклонится земно! Возьмет за руку и поведет в радостно гудящий терем.
И все будет: подарки, басовитые раскаты из-под оглаживающих бородку, натруженных мечом пальцев, счастливый писк девчонок, завороженные глаза непривычно молчаливого Ярки и сияющая припухшими глазами мама… Все будет в Благовещенье, святой праздник, а пока…
Задорно напевая, мама вплетает сестрам-погодкам цветные ленты в толстые тугие косы. Фенечка с Настеной молчат насуплено, только морщатся, но терпят, — как же, девицы-красавицы! Отталкивают мамкины руки, наперегонки выхватывая из них ажурные платки, похожие на пушистое снежное кружево.
Яр еще засветло умчался с приятелями: конечно, он уже взрослый, чтоб с девчонками и малышами, да няньками гулять. Того и гляди, скоро невесту сговаривать придется! Отец только крякает довольно, — а что, парень хоть куда, весь в него… Глаза шалые, лукавые, кудри буйные, вымахал не по возрасту — косая сажень в плечах, а стан гибкий, будто девичий. Зато руки — ко всякому доброму делу приспособлены, и мать, глядя на старшего, всегда улыбается с тихой гордостью.
Самый младший, пятилетний Андрейка рвется из теплых морщинистых рук Ильиничны, по вытянувшимся щечкам катятся слезы с орех — он тоже большой, уже давно сам оделся, сколько ж ждать надобно?!
Там горка ледяная, санки в сенях стоят, и Мороз-Красный нос разотрет улыбчивую мордашку как бураками… А потом идти с мамой за руку по дощатой выстилке, кланяться, кивать знакомым, зато впереди — пряники душистые на лотке, красивые флажки и дудочник на площади…
Резко проснувшись, мальчик Атия сел на роскошном шелке постели, обхватывая тонкими руками колени и утыкаясь в них лбом: иные звезды сияли над ним…
«Но небо одно, и Бог един, и память о том, я храню в своем сердце!» — он сам не знал и не мог сказать, почему в эту ночь впервые за время плена увидел дом и семью, да еще так — будто снова выбор стоял перед ним…
Раньше казалось, что отрезало от них что-то — не иначе, господин его, коршун черный и его постель… А теперь понял вдруг: этого, что было, уже никому не отнять!
«Атия» беззвучно плакал счастливыми слезами, молился и вспоминал: в тот год и случилось главное… Пусто и непривычно было в храме: откуда ему было знать, что мама в повечерие, не дождавшись службы, пойдет благодарить Богородицу за возвращение мужа, да прихватит с собой его как раз тогда, когда мальчик выбирался от няньки кораблик из щепочек в подарок папе смастерить.
Но хорошо было идти вместе, чувствовать ее мягкую руку на свое плече, а в церкви и вовсе все прочее забывалось от взглядов строгих, но ласковых ликов.