— Хедва… Хедва! Опомнись… Ты готова цепляться за цыганские гадания на рынке! — Лейб попробовал зайти с другой стороны. — Посмотри правде в глаза! Если это — сын твоего брата, может и имя его скажешь?!
— Равиль… — отозвалась женщина, не шевельнувшись, — Дан и Лея были бы старше.
— Хедва! — он говорил что-то еще. Убеждал, и его аргументам обычно верили, но его жена по-прежнему сидела на полу, раскачиваясь с заломленными руками.
— Лейб, как умер мой брат? — раздался неожиданный вопрос.
— Они все умерли! Алон, Левана, Бина, и Иафет, Хана… — вдруг мужчина опомнился и ужаснулся. — Что ты надумала, женщина?!
Хедва подняла голову, но смотрела куда-то мимо него:
— Человек, который может прогнать ребенка от порога родного дома, — она тяжело поднялась, — способен на все… Из-за тебя Бог не дал нам детей! Чего ты трясешься? Что он нас объест? Или думаешь, что сможешь забрать свои деньги с собой в могилу? Или просто мстишь сейчас и ему за то, что Хана не пошла за тебя, когда ты сватался к ней? Думал, я не знала…
Женщина неотвратимо наступала на мужа, и приблизившись вплотную, с силой ткнула в грудь:
— А теперь послушай меня, Лейб. — Ты пойдешь к мужчине, с которым его встречал, и приведешь Равиля обратно в его родной дом! Иначе это сделаю я сама, даже если мне понадобится перевернуть всю Венецию!
* * *
— Молодой человек, я не ваши святые и не подаю милостыни! — своим унылым постным лицом ростовщик был похож скорее на ощипанную монастырскую ворону: сравнение более чем неуместное и нелепое!
— То есть? — хладнокровно поинтересовался Равиль, хотя дополнительных объяснений ему не требовалось.
Он принес не фамильные бриллианты, а всего лишь нательный крест. Цепочка была тонкой, изящной, но вполне обычной работы, и вместе с самой подвеской потянула бы золотом монеты на две, не больше. Однако и этих монет у него не было, а обед у радушной Хедвы Бенцони, — он же завтрак и предыдущий ужин, обед и завтрак, — уже давно слезно попрощался со вновь затосковавшим желудком, канув в небытие.
Кроме того, помимо первоочередной задачи не протянуть с голодухи ноги, нужно было в принципе как-то выгребать из трясины, в которую он угодил. Решение находилось только одно — пробираться обратно в Тулузу, где его лицо по крайней мере примелькалось среди торгового люда без шлейфа любовника, и тем более продажного — кто-то его отметил, как мэтр Кер, кому-то и в ножки не погнушался бы пасть, а там видно было бы…
Но Тулуза — не соседняя деревня, до заката налегке не добежишь. Поэтому, эти две монетки, которые можно было разменять на полезную мелочевку — оказывались в самом деле вопросом жизни и смерти.