Да, возраст! Возраст не шутки, тем более, когда твоему сыну сейчас было бы тридцать, а то что осталось… Ни украсть, ни покараулить! Катарина вроде еще ничего оказалась на удивление, но старухе Смерти следовало быть готовой к тому, что другая старуха встретит ее словами:
— Ты куда смотрела, курва костлявая?! Кого взяла!
Потеря старшего сына, любимого, первенца, а не очередного младенца — вопящего куска мяса в вечно мокрых пеленках, — стала ударом, от которого до неприличия успешное семейство так и не смогло оправиться до конца, по правде сказать. В общем, заказывали службу за здравие, а слушали за упокой, хватило одного удара ножа в темном переулке.
Но даже самая острая боль, если не проходит, то притупляется, и от части, любимого сына заменил любимый племянник. Всем хорош был Ксавьер! Парень сметливый, расторопный, к тетке и дяде льнул пуще родных детей и чем им обязан — не забывал. И даже лицом, как покойник Гримо-младший пошел в мужнину породу… Что ж, любящее сердце слишком часто бывает слепо и глухо!
Особенно женское. Старик Таш, может, теперь и рад был бы сказать что, а оставаясь в силе точно бы не спустил, но разговор с зятем, завещание и последовавший затем на днях удар — его доконали. Когда-то сильный и властный человек теперь не всегда мог вовремя позаботиться о естественной нужде, а его будущую вдову хватило лишь на сравнительно мягкий упрек: ткнув своей неизменной тростью, Хромая Мари нудно вычитала племяннику относительно его якобы помощника.
— Годы молодые, всякое бывает, — завершила отповедь старуха Таш, — но в доме своем подобное держать невместно!
Разумеется, слуги донесли ей все подробности в тот же день прибытия.
Несмотря на свой характер, Ксавьер тетку действительно любил и уважал, потому свою оплошность признал сразу, не дожидаясь пока Мари Таш не только ткнет костылем в разряженного мальчишку за его плечом, но и огреет тем же от души.
— Простите, матушка, — мужчина поклонился ей, как знатной даме, хотя досада в глубине души никуда не делась. — Само собой, что такого оскорбления сей кров не заслужил! И я немедленно исправлюсь.
Он развернулся к белому как полотно Равилю, — следы слез на лице никого из участников сцены не тронули.
Юноша не позволил себе надеяться на лучшее, но в этот раз судьба почему-то смилостивилась над ним! Его грубо выволокли на улицу обратно, кликнув двоих из слуг, чтоб проводили…
— Так даже лучше, лисенок! — с веселой ухмылкой бросил Таш, засасывая незаживающие, треснувшие от напора губы до крови.
Равиль с ним молча согласился: он вообще в последнее время всегда молчал, и охотнее бы на дыбу променял свою участь — по крайней мере, конец пришел бы скорей — чем каждую ночь ложиться с этой скотиной в постель. Если он станет жить отдельно, то — сутки-через-ночь он выдержать наверное сможет…