Если конечно, удастся собрать осколки, оставшиеся от рыжика — лисенка.
Ксавьер уходил, но чудовищная головная боль оставалась. Она сводила всю левую половину от виска до челюсти так, что ныли даже зубы и больно было касаться щеки, как если бы с нее была содрана кожа. Обессилено вытянувшись под одеялом, в которое кутался потому, что в последнее время мерз постоянно, юноша с усмешкой вспоминал верное замечание синьора Джероннимо: молодость может пересилить далеко не все… Парадоксально, но факт — он выжил там, где сгнивали самые двужильные, зато определенный достаток его доконал.
Он до сих пор почти не вставал с пресловутой постели, отлеживаясь после «визитов» господина, потому что потом сил хватало только помыться. Однако отказаться от этой привычки, превратившейся в нечто, сродни священному ритуалу, — Равиль просто не мог. Он даже начал испытывать что-то вроде благодарности к понятливому Шарло, который после прямого приказа хозяина всегда в нужное время держал горячую воду… Простыни и сорочки он тоже менял, но все равно казалось, что тяжелый запах чужой похоти пропитал каждую нитку, каждый участок кожи и будет преследовать даже в небытие…
А мысли о собственной смерти уже не пугали и не вызывали отвращения. Перспектива однажды тихо заснуть и не проснуться наоборот рождала мечтательную улыбку. Реальность превратилась в кошмар, и даже ласковые сны, в которых не было боли, тоски по несбыточному, усталого страха и вины перед единственным в жизни, самым важным человеком — лишь терзали душу, каждый раз оставляя после себя истекающие слезами раны.
Августин был абсолютно прав, эта ноша становилась непосильной день ото дня, но разделить ее было не с кем… Не с Густо же, каким бы добрым малым тот не был!
Внимание молодого музыканта, который не забывал о своем новом друге и исправно появлялся у него каждый день примерно к полудню, когда Равиль как раз вовремя немного отходил от ночных «развлечений», чтобы никого не пугать своим видом, — отогревало измученное сердце юноши, заставляя его чувствовать хоть что-то кроме отвращения к себе.
Густо заботился о нем, как умел, переживая за него с неожиданной для себя самого горячностью. Он следил, чтобы Равиль ел, отшучиваясь, что парень итак похож на бесплотный дух, а не живого человека, сидел с ним, всячески развлекая болтовней и веселыми песенками, помогал в чем мог, но… Возможно, Гюсто был прост, но далеко не глуп, и непонятная игра по еще более странным правилам ему совсем не нравилась, ведь очевидно, что платой за них уже сейчас становилось ни много, ни мало — душевное и физическое здоровье худющего, бледного парнишки с крутыми кудрями цвета каштанов и всегда насмерть затянутыми завязками сорочки.