«Бывает, что для всей жизни наступает момент, когда стремишься к новому дебюту, разновидности возрождения, и формулировка, определяющая чувственную зрелость как второе рождение, верна. Но именно из-за медлительности моего созревания неполный опыт любви хранил для меня несравнимое, уникальное очарование, сопряжённое с ощущением неопровержимой подлинности, так что всё это не нуждалось ни в каких проверках».
Лу разрывалась между состоянием глубокого духовного комфорта, который несла близость с пастором, и всевозрастающей тревожностью, беспокойством, в коих она не решалась ему сознаться, боясь нарушить хрупкое равновесие их связи. Гийо же втайне думал о разводе: он был убеждён, что она, которая с такой готовностью и усердием принимала все его знания и замечания, когда пробудится к полной жизни, без труда примет и этот план.
Гийо ещё предстояло узнать, что эта женщина никогда никому не будет полностью покорна, неизменно сохраняя исключительное право на независимые решения.
Развязку ускорила смерть отца Лу. Он умер 23 февраля 1879 года. Гийо настоял, чтобы она рассказала матери об их уроках. Смирившись с этим требованием, Лу сделала это на свой манер — с полной непосредственностью она вечером заявила матери: «Возвращаюсь от Гийо». И ничего не пожелала добавить. Не помогли ни истерические спазмы, ни допросы матери. Всё свелось, как и спланировал Гийо, к необходимости встречи родительницы и учителя.
Лу, прислушивавшаяся за дверью к разговору, запомнила только две фразы:
«Вы виноваты перед моей дочерью!» — кричала мать.
«Хочу быть виновным перед этим ребёнком», — отвечал Гийо.
Услышав это, Лу не почувствовала никакого женского триумфа, а лишь удовлетворение, что мать, похоже, осажена и, возможно, не станет противиться дальнейшим урокам.
Разговор закончился тем, что Гийо попросил у г-жи Саломе руки её дочери. Такой поворот событий поверг Лу в шок… Она пережила это как вторую богоутрату.
«Конечно, меня многое оправдывало: и разница в годах, и полярность последней страсти и первого пробуждения любви, к чему прибавлялся ещё и тот факт, что мой друг был женат и имел двоих детей приблизительно моих лет (последнее обстоятельство меня не смущало по той простой причине, что оно характеризовало Бога как существо, связанное со всеми существами и принадлежащее всем, хотя и без упразднения исключительности его индивидуальной связи со мной). Но, кроме того, я была еще ребёнком — тело юной девочки с Севера развивалось медленно. Следовательно тело, со своей стороны, должно было высвободить эротический импульс, который оно получило, но без того, чтобы психика взяла на себя или компенсировала это освобождение. Когда подошёл решающий и непредвиденный момент, в который он предложил мне осуществить на земле высшее наслаждение жизни, я почувствовала себя совершенно неготовой. То, что я обожествляла, вдруг одним ударом покинуло моё сердце, мою душу и стало мне чуждым. Чувствовать нечто, что имело чистые притязания, и не довольствоваться самореализацией в малости и вдруг натолкнуться на то, что, наоборот, этой реализации угрожало и пыталось даже отклонить правый путь усилий, которые я тратила, чтобы найти себя (гарантом чего и был до сих пор Гийо); обрести себя — и лишь для того, чтобы отдать себя в рабство Другого, — всё это при свете дня привело к упразднению Другого для меня».