Уолт Барнетт, сдавленный креслом, буркнул, не выпуская изо рта сигарету:
– Отравили его? Подсыпали ему чего-то?
– Не исключено… – Я смотрел, как Фред медленно побрел к блюдцу с молоком и скорчился над ним в той же позе. Лакать он не стал и только смотрел на молоко неподвижными глазами. Все это было мне так мучительно знакомо. Нет, тут, пожалуй, не отрава, тут хуже…
– Так или не так? – сказал Уолт Барнетт. – Опять его убить хотели?
– Не знаю…
Я измерил температуру – нет, он не замурлыкал, как прежде, не потерся о мою руку. Слишком глубокой была его апатия.
Термометр показал сорок и пять десятых градуса. Я ощупал живот. Кишки словно утолщенные шнуры, мышечный тонус отсутствует.
– А не отравили, так что это?
– Панлейкопения. Ошибка вряд ли возможна.
Он посмотрел на меня с недоумением.
– Ее еще называют кошачьей чумой. В Дарроуби сейчас настоящая вспышка. Я уже наблюдал несколько случаев, и симптомы Фреда очень типичны.
Уолт Барнетт взгромоздил могучее тело над столом, подошел к коту и провел указательным пальцем по его бесчувственной спине.
– Ну пусть так. А вылечить вы его можете?
– Постараюсь, мистер Барнетт, но процент летальных исходов очень высок.
– Это что – почти все подыхают?
– К сожалению.
– Как же так? А я думал, вы теперь обзавелись всякими замечательными лекарствами.
– Совершенно верно. Но возбудитель – вирус, а на вирусы антибиотики не действуют.
– Ну ладно. – Он выпрямился, хрипло отдуваясь, и вернулся на свое место. – Лечить-то вы его будете?
– Сейчас и начну.
Я ввел ему физиологический раствор против обезвоживания организма, дал антибиотики против патогенных микроорганизмов и завершил снотворным, чтобы снять рвоту. Но я знал, что все это – лишь дополнительные меры. С панлейкопенией, инфекционным гастроэнтеритом кошек, мне всегда не везло.
Навещал я Фреда каждое утро, и при первом же взгляде на него меня охватывало уныние. Он всегда лежал – либо съежившись над блюдечком с молоком, либо в корзиночке на столе – и не замечал ничего вокруг.
На уколы он не реагировал. У меня возникло ощущение, что я делаю инъекции трупу. На четвертый день состояние его резко ухудшилось.
– Завтра заеду, – сказал я на прощание, и Уолт Барнетт молча кивнул. На протяжении всех моих визитов он хранил каменную невозмутимость.
На следующий день я увидел привычную картину: грузный человек в кресле, коричневая шляпа сдвинута на затылок, к нижней губе прилипла сигарета. Кот в корзиночке на столе.
Фред не шевелился, и, еще подходя, я с тупой покорностью судьбе обнаружил, что он не дышит. Конечно, я прижал к его сердцу стетоскоп, послушал несколько секунд и выпрямился.