Иногда, как я уже отметил, нам удается установить прямой контакт с вытесненной частью личности и вовлечь ее в то, что я назвал бы инфантильным превращением. При релаксации истерические телесные симптомы иногда возвращали к стадиям развития, на которых, вследствие неполной сформированности органа мышления, регистрировались лишь физические воспоминания. <…>
Я также констатировал, что вытесненная ненависть являлась средством фиксации и присоединения более сильным, чем откровенная нежность. Это то, что с предельной ясностью удалось выразить пациентке, доверие которой я сумел завоевать с помощью гибкой техники лишь к концу двух лет тяжелой борьбы с ее сопротивлением. <…> Пока она идентифицировала меня со своими жестокосердными родителями, пациентка постоянно демонстрировала свои вызывающие реакции, а когда я перестал давать ей к этому повод, она стала отличать настоящее от прошлого и после нескольких эмоциональных всплесков истерического характера начала вспоминать психические потрясения, которые ей пришлось претерпеть в детстве. Схожесть аналитической ситуации с инфантильной подталкивает, таким образом, скорее к повторению, а контраст между ними способствует воспоминанию.
Я сознаю, конечно, что эта двойная тактика фрустрации и попустительства обязывает самого аналитика к усиленному контролю своего контрпереноса и контррезистентности. Несдержанные влечения ведут к ситуации, когда даже вдумчивые воспитатели и родители вовлечены в злоупотребления в том и другом плане. Нет ничего легче, чем под прикрытием требований фрустрации, предъявляемых пациентам и детям, удовлетворять свои собственные скрытые садистские наклонности; впрочем, чрезмерные формы и обилие нежности к пациентам и детям могут служить больше собственным либидинозным тенденциям, возможно бессознательным, чем благополучию тех, кем мы занимаемся. Эти новые и трудные условия предоставляют еще более твердый аргумент в пользу того, о чем я часто и настойчиво говорил, а именно необходимости для психоаналитика доводить анализ до самых глубин, что позволило бы ему контролировать особенности своего собственного характера.
«Смешение языка взрослых и ребенка. Язык нежности и страсти» (1932)
Сообщение, сделанное на XII Международном психоаналитическом конгрессе в Висбадене, сентябрь 1932 г. (Psychanalyse IV, Payot, Paris, 1982, p. 125–135)
Благодаря «смешению языка», вытекающему из оппозиции того, что является нежным в эротизме ребенка, и того, что является страстным в эротизме взрослых, Ференци описывает здесь возбужденного и безоружного ребенка, который, не имея в своем распоряжении ни средств разгрузки, ни средств переработки, находится в полном отчаянии под воздействием травмы. Эта картина позволяет Ференци выдвинуть понятия идентификации с агрессором, интроекции ребенком чувства вины взрослого и терроризма страдания.