Труднее всего оказалось ускользнуть с непременного торжества по случаю премьеры. Саша по неопытности не догадался сбежать сразу и в результате вырвался на свободу последним. Когда он добрался до комнаты за портьерой, все были уже там.
— А Вера говорила, будто бы человек в черном пальто никогда не врет! — Ваня одновременно радовался и возмущался, как всегда, ухитряясь совмещать несовместимое.
— Так я и не врал, — сказал Сёма. — Это не ложь, а театральная условность. Ну знаешь, когда один человек исполняет несколько ролей.
Саша остановился в дверях, разглядывая его с любопытством и некоторым смущением. Тот человек с чемоданом в метро, лица которого он не мог вспомнить… Теперь ему самому было непонятно, как он сразу его не узнал.
— А Сашу обманул! — сказал Ваня.
— Нет, — сказал Саша. — Простая справедливость требует признать, что нет. Я просто не мог вспомнить… Только подумал, что внешность у него была такая, незапоминающаяся, если не считать пальто. И когда Сёму увидел, тоже так подумал.
— Сами вы… незапоминающиеся! — проворчала Вера. — На себя посмотрите.
— Подождите вы с этим, — попросил Саша. — Главное-то… чем все кончилось? Ты его… победил?
— Боюсь, его нельзя победить, — Сёма устало откинулся на спинку стула и виновато посмотрел на них, на каждого по очереди. — В этом он прав. Но сейчас он обезоружен и не опасен ни для кого из нас. Надолго… хотя и не навсегда.
— Трудно было? — спросил Саша.
— Не так трудно, как можно подумать. Обернувшись человеком, он утратил часть своего могущества. Впрочем, это справедливо и в отношении меня… Но он просчитался в одном. Он сильно ослабел просто от того, что был рядом с нами. Ему противна музыка, для него губительна любая гармония. А Верди… Верди — это вообще супероружие. Оркестр играл, вы пели там, на сцене — просто пели, без применения своих особых способностей, а он слабел с каждой минутой. Мне оставалось лишь завершить дело.
— Странно, что он выбрал себе именно такую роль. Режиссер ведь все время должен быть рядом с артистами, и понятно было, что ему придется все это слушать… — задумчиво произнес Ваня.
— А это было частью его замысла. И временами он ему удавался. Вы не чувствовали, что он на самом деле не любит то, с чем работает? Одно дело — истолковать оперу по-своему, открыть в ней новый смысл, предложить новый взгляд. И совсем другое — разломать ее, обескровить, лишить всякого смысла, вынуть из нее бессмертную душу. Теперь это очевидно. Но я мог бы догадаться и раньше.
— Перестань, — сказала Вера. — Ты слишком много на себя берешь. Как обычно, впрочем.