— Великовский, — шепнул он, склоняясь над смирно лежащим Сёмой.
— Знаю.
Сёма приоткрыл глаза и улыбнулся краешками губ.
На этот раз человек в черном пальто был без пальто. Но тот, кто недавно назывался Великовским, все равно узнал его. Завеса тайны, разделявшая их все это время, наконец упала, и они словно впервые увидели друг друга.
— Не радуйся, кровь не моя. Бутафория, я ж прямо со сцены. Так вот где ты был все это время… Мне следовало догадаться раньше.
— Как и мне. Превращаясь в людей, мы делаемся невероятно глупыми… совсем как они.
— Ты хотел убить моих друзей.
— Они уже мертвы. Считай, что мертвы. Ваше упрямство бессмысленно. Вы не можете мне противостоять. Ты это знаешь, только скрываешь от них. Вы все придете ко мне… Да-да, и ты тоже. Может быть, последним, но придешь.
— Я от тебя и не бегаю. Я уже пришел. А вот и я, так сказать. Валяй, покажи, как ты рад нашей встрече!
Никто не мог наблюдать за их схваткой, но отголоски ее ощутил на себе каждый, кто был в эту минуту в театре. Музыка наполнила его до краев — та, что звучала в оркестровой яме, и та, что проливалась текучим медом на сцене, и та, которая исходила от самих стен АВОТиЯ, и та, которая была недоступна человеческому слуху, но заставляла дрожать потаенные струны души.
Странно, но никто не вспомнил о Великовском, никто не удивился, когда режиссер не вышел на поклоны. И зрители, покидая зал и потирая зудящие ладони, шуршали программками и тыкали пальцами в список действующих лиц, невидяще пропуская строчку с именем режиссера.
— А мне понравилось!
— Как, говоришь, его фамилия? Я запомню.
— Дирижер молодец… так палочкой махал, прямо ух!
— Да какой он бас? Он баритон!
— Да разве ж это баритон? Чистый тенор!
— А тенор… тенор какой хорошенький!
— Все хорошие, только явно к финалу устали.
— Верочка наша зажгла!
— Вот эта фотка хорошо получилась. Смотри, он прямо плачет.
— Как они к концу-то все распелись, а?
— В ее возрасте…
— В его возрасте…
— Перестань ржать! Это вообще-то была трагедия.
— Инквизитор — монументальный какой мужик!
— И ножки такие тонкие, прямо жалость берет.
— А я на барабанщика все время смотрел.
— «Князь Игорь» лучше. Там половецкие пляски, а тут даже не танцевали.
— Я не понял, они геи, что ли?
— Эта вот, которая брюнетка, как ее… ух какая!
— У меня даже тушь потекла!
— Dio, che nell'alma info-o-ondere amo-o-or… Тьфу, черт, привязалась, сейчас неделю буду ее петь.
— А я себе рингтон такой поставлю.
И они, переговариваясь, один за другим выходили в морозный зимний вечер, оживленные, слегка одуревшие и со смутным ощущением победы неизвестно над чем.