— Что?
— Хочет другую!
— Какую?
— Вот, — Вася гневно щелкнула кнопками. — Вот такую примерно. Ну уродство же, скажи?
Саша замялся. Обе обложки, на его взгляд, были нормальными. Ну обложки и обложки. Обычные.
— Да, первая лучше, — сказал он наконец.
— Лучше! — торжествующе провозгласила Вася. — Всякий, у кого есть глаза, сразу видит, что лучше! Мало того, что она мне план запорола, так и вообще обидно просто… Книжка-то хорошая получилась, прямо супер. Она там, кстати, и про тебя написала.
Саше стало неуютно.
— И… что пишет?
— Ну что-то такое… погоди, сейчас найду, мы с ней сегодня только эту главу делали. А, вот, смотри… бла-бла-бла… отточенная фразировка… теплота и эластичность, как у певцов классической итальянской школы.
Ну хоть кто-то пишет о нем хорошо. Саша улыбнулся. Улыбнулась и Вася.
— Тут и про Ваню есть! — и она, не глядя в текст, отчеканила: — «Уникальный тембр и обезоруживающее обаяние зачастую оттягивают на себя внимание зрителей и мешают заметить, насколько он хороший актер — гораздо лучше, чем может показаться».
— А про Сёму?
— Где-то было, не помню. У нее про другого Дон Жуана есть. Как его… какой-то Лёня, что ли. Она про него еще написала, что очень талантливый молодой человек. Я говорю: давайте уберем, что он молодой… какой он молодой, ему уже пятьдесят!
— Гм.
— Ну смешно же, правда? Нашла тоже юное дарование!
— Он Ванин ровесник, кажется.
Вася уставилась на него широко распахнутыми глазами, слезы в которых уже окончательно высохли.
— Да? А… Ну, короче, она пишет: хороший Дон Жуан, только больно уж флегматичен, и Командора испугался только потому, что подумал, будто бы тот собирается съесть его ужин. А когда оказалось, что ему всего-навсего предстоит провалиться в геенну огненную, то вроде даже вздохнул с облегчением. И самое смешное, что в той постановке они туда провалились прямо со столом и с ужином!
— На месте режиссера я бы тогда в эпилоге показал, как Командор с Дон Жуаном там, в преисподней, вместе съедают этот ужин в теплой дружеской атмосфере. И только бедный Лепорелло так и остался голодным в компании обглоданной фазаньей ножки.
— Нет, — сказала Вася, — это слишком ужасный конец. Даже для оперы. Должно быть так: Лепорелло пошел в таверну и наконец-то нормально поужинал.
— Точно. Выпил, закусил, сидит и распевает песенку, которой научился у бывшего сеньора:
Vivan le femmine,
viva il buon vino!
Sostegno e gloria d'umanità!
— А это про что песенка? Я по-итальянски не очень…
— Про то, что вино и женщины — лучшее в нашей жизни!
— А! Да, подходяще. Вино и женщины!