— Мы не можем репетировать сцену с донной Анной без донны Анны, — насупился Сундуков.
— Так я позвоню Вере, — встрепенулся Саша. — Она ведь здесь. Сейчас подойдет.
И все уладилось наилучшим образом. Лепорелло исправно хромал и жаловался на своего беспутного сеньора, Сёма эффектно выныривал из-под лошадиного брюха, увлекая за собой Веру, которая отчаянно цеплялась за него, не то пытаясь удержать, не то отталкивая, и едва опять не порвала на нем одежду. Сундуков хмурился и бухтел, но в конце концов остался доволен.
— Завтра еще со Святославом поработаем, — сказал он. — Я тут подумал… мы кое-что упускаем. Смотрите, в самом начале Командор падает, сраженный рукой Дон Жуана, и в агонии еще успевает пропеть… ну, что он там поет. А в финале Командор является к своему убийце — и теперь Дон Жуан, пораженный его мертвящим прикосновением, падает на пол, скрючившись в предсмертной муке. Тут должна быть параллель, понимаете? Визуальная параллель. Перед лицом смерти люди теряют индивидуальность, и фигура умирающего Дон Жуана напоминает умирающего Командора. Это воплотившееся возмездие. Но только на этот раз не похоронный плач, как в сцене смерти Командора, а огненная буря. И победа человеческого духа над слабой плотью. У вас не возникает такого ощущения? Что его гибель в огне — это победа? И это уже романтико-героическая тема. То, чего еще нет на свете в тот год, когда Моцарт пишет свою оперу. Неведомое что-то, что спрятано пока еще во тьме, но зародится с нынешнего бала… Понимаете? И когда Сёма поет вот это вот свое:
Chi anima mi lacera?
Chi m'agita le viscere?
Che strazio, ohimè, che smania!
Che inferno, che terror!(15) Саша смотрел на Сундукова во все глаза. Оказывается, у него у самого неплохой баритон. Недостаточный для оперной сцены, это понятно. Интересно, сожалел ли он когда-нибудь об этом или вполне доволен работой режиссера?
— Ладно, — Сундуков поднял руку, словно останавливая сам себя. — Это все завтра. На сегодня хватит. Отдыхайте, завтра у нас тяжелый день.
— Теперь все дни будут тяжелыми, — заметила Вера. — Вплоть до самой премьеры.
Сундуков промычал что-то невразумительное — не то согласился, не то возразил, коротко попрощался и ушел.
— Что это с ним? — опасливо спросил Саша. — Сам на себя не похож.
— Напротив, он становится все больше похож на себя прежнего, — сказал Сёма.
— И я даже знаю, чья это заслуга.
— Это Моцарт, — Сёма пожал плечами. — Есть у него такое свойство.
— Да, я в детстве читал в журнале «Наука и жизнь». Там писали, что коровы, которым включают Моцарта, дают больше молока, а комнатные цветы лучше растут.