— Дима?
— Ну да. Художник. Это для него.
— Так его здесь нет.
— Да я знаю, мне сказали. Говорят, спроси тогда у режиссера, вот я и ищу режиссера.
— Ну я режиссер.
— Так это, значит, вам.
— И оно не настоящее, — сказала Люша, осторожно выглядывая из-за Сашиного плеча.
— Да нет конечно! — человек вытаращил на нее глаза. — Откуда настоящее-то? Я же говорю, для репетиции. Бутафория. Реквизит. Для Дмитрия Ивановича. Он хотел посмотреть… Мы искали, искали, и вот нашли. Только не знаем, оно или не оно.
— Прекрасно. Теперь у меня есть ружье. Вообще оно мне действительно пригодится. Ружье в руках режиссера должно дисциплинировать!
— А похоже на настоящее, — сказал Саша.
— Вообще не похоже, — Ваня позволил Сёме выйти из-за колонны, и они оба уже с интересом разглядывали и ружье, и человека, который его принес. — У меня папа охотник, я знаю. Ну-ка, дай сюда!
Он ловко вскинул ружье и прицелился в окно.
— Тебе идет, — кивнула Вера. — Это, кстати, как раз для тебя. Точнее, для Ленского. Дима предложил. Хотя мне не очень нравится, но он вот упорствует.
— А зачем Ленскому ружье? — удивился Ваня. — А, стойте, я знаю! Он из него застрелится, да? Чтобы Онегину не брать грех на душу. Хотя нет, кажется, это уже где-то было… Может, он сам тогда кого-нибудь застрелит? Ну, просто для разнообразия. Знаете, это было бы уже наконец справедливо!
— Нет, там другая идея. И знаешь что… опусти ружье, когда с тобой разговаривают!
— Не стреляйте в пианиста, он играет как умеет! — раздался из-за рояля робкий голос.
Аккомпаниатора, видимо, тоже нервировал вид Вани с оружием в руках, а хотя бы даже и бутафорским.
— Дай его сюда! — Вера требовательно протянула руку. — А вы, — она обернулась к человеку в дверях, — отнесите его обратно в реквизиторскую… ну или где оно было.
— Нет, а правда, а зачем оно нам нужно? — спросил Саша, когда ружье благополучно отбыло обратно.
— Это для пролога. Ну, во время увертюры. Там поднимается занавес, и такой красивый осенний пейзаж и солнце встает. Это Дима придумал, это пока вообще самое лучшее, что он нам в этот раз нарисовал. И там на фоне вот этого солнца и деревьев стоит Ленский и любуется рассветом. У него за плечом ружье, потому что он шел как бы на охоту, но замечтался, стоит и мысленно небось сочиняет какую-нибудь элегию или сонет. И поодаль Онегин, который скучает, зевает и торопит его идти, потому что — ну рассвет, подумаешь, рассветов он, что ли, не видал? И, видимо, что-то такое ему говорит, и они смеются и уходят. А потом эта декорация тоже поднимается — это такой прозрачный полог, там все полупрозрачное, как бы в дымке, и бледная желтая листва. И становится светло, уже день, ларинский дом, варенье и все остальное.