Никто в театре не мог вспомнить Сёму. Его словно стерли ластиком из человеческой памяти. Следы, правда, остались: у многих в телефонах были его фотографии с репетиций или совместных посиделок в кафе. Но однажды Вера в очередной раз полезла в телефон, чтобы напомнить забывчивому собеседнику, кто такой Сёма, и обнаружила, что фотографии сами собой исчезли. То же произошло с телефонами у остальных.
Только АВОТиЯ крепко вцепился в свои воспоминания и пока что держался. Сёму еще можно было увидеть на общих фотографиях в фойе, его имя осталось в программках и афишах, и записи спектаклей с его участием никуда не делись. Увидев их, люди светлели лицом и восклицали: «Ах да, точно, что это я!» А отвернувшись, тут же снова все забывали.
Растерянность перешла в беспокойство, беспокойство — в отчаяние, которое они старательно прятали друг от друга, пока Саша с присущей ему прямотой не спросил однажды: «Это значит, что его больше нет?» Никто ему не ответил. Но Сёмы действительно нигде не было. Он не отзывался на звонки и сообщения. Сведения, которые им удалось раздобыть, были, с одной стороны, предельно конкретными, а с другой, окончательно заводили в тупик.
Им удалось установить, что последний раз Сёму видели в Лондоне, где он пел Риголетто. Это был заключительный спектакль, он прошел удачно, и после представления все отправились в паб пить пиво — вечер выдался не по-весеннему жаркий. «Риголетто» — короткая опера, совсем малютка, и час был сравнительно ранний, но все пришли в хорошее настроение и разъехались по домам уже глубокой ночью. Паб потом удалось отыскать, но на этом все следы обрывались. Саша очень долго и терпеливо расспрашивал перепуганную лондонскую Джильду, которая была толковее прочих и, приложив немало усилий, сумела сосредоточиться на воспоминаниях и удержать в голове предмет разговора. «Это точно было за полночь, — испуганно повторяла она, плохо понимая, чего от нее хотят. — Совсем уже поздно… Мы последними уходили. Я такси ждала у входа, он тоже остановился, мы поболтали еще. Мне показалось, он опять был какой-то…» — «Какой?» — «Ну типа загрустил». — «А он разве был грустный до этого? Вроде все говорят, спектакль хорошо прошел, все веселились». — «Это да. Но он еще до того, до спектакля… Как будто подавленный был. Или больной. Но спел потом так хорошо, я и забыла. А тут мы стоим, и я вспомнила. Предложила его подвезти тоже на такси, он отказался, говорит, близко же совсем, пешком можно дойти. И пошел. Через парк вроде». — «А парк разве на ночь не закрыт?» — «Не знаю. Но он в ту сторону пошел, я запомнила. Я ему вслед посмотрела, там деревья такие темные и над ними луна. И все такое… ненастоящее немного, как декорация. И вот он туда пошел».