Он пил ром, как пьют лекарства. Глотал жгучую жидкость, стараясь не почувствовать вкуса, — морщась и задерживая дыхание; его мутило от одного запаха. Бутылка прыгала в неверной руке, не попадая горлышком в стакан — стекло звякало о стекло, ром, булькая, проливался на скатерть; Норрингтон поймал себя на том, что обсасывает край стакана, будто чужие губы. Стекло казалось гладким, как человеческий рот изнутри.
Он не мог. Его не держали ноги, он уже почти ничего не видел, — но голова оставалась ясной, как будто назло.
Плыли в глазах огоньки. Шевельнулись губы; ночь напролет он пил и ругался всеми словами, какие помнил, — и иные ругательства больше походили на всхлипывания.
Мир, упорядоченный мир военного, где все имело свое место — мужчины и женщины, законы, пираты и королевский флот, — этот мир встал дыбом. Нелепый манерный ублюдок со своими ужимками, ухмылками, звякающей дрянью в волосах, одними взглядами способный вызвать у мужчины реакцию, ради которой даже публичной девке приходится показать грудь или повертеть задом… «А где же ваш корабль, капитан?» — «Присматриваю… его тут…» Может быть, это и есть — Божья кара? Грех, несущий наказание в самом себе?
Норрингтон попытался встать — потеряв равновесие, повалился на стол, зацепил скатерть; с дребезгом посыпалась оставшаяся от ужина посуда… Так со скатертью и сполз на пол. Угодил рукой в осколки, выругался; поднеся ладонь к самым глазам, долго силился разглядеть, порезался ли. Боли не было; рука предстала смутным пятном. В конце концов он догадался лизнуть ладонь — на языке остался вкус крови…
Если Воробей хотел отомстить, его мести позавидует сам дьявол. Морской дьявол…
…Море лежало за наглухо закрытыми ставнями, за садами и улицами, за пристанью и судами, дремлющими у причала; едва различимыми во мраке громадами спали острова, окольцованные смутной белизной прибоя. В море отражались звезды, и странные светящиеся рыбы поднимались из глубины. «Черная жемчужина» входила в гавань Тортуги — освещенная огнями с берега, эта гавань не засыпала никогда. Свет кормового фонаря вздрагивал на смуглом лице капитана — опершись на перила, Джек Воробей странно улыбался, глядя в журчащую под бортом черную воду.
В этот миг под толщей воды, под песком и кораллами, под останками затонувших судов шевельнулись спавшие тысячи лет тектонические плиты. Земля дрогнула. Для нее самой это был даже не толчок — так, едва заметное сотрясение; поднимавшегося Норрингтона стряхнуло на пол, как дохлую муху со скатерти. Сгрудившиеся под дверью повалились друг на друга; взвизгнула кухарка…