Командир отдельного батальона это майорское звание, а то и выше. Так Блюхеру ничего не стоит присвоить ему это звание. Есть у него четыре шестиугольничка в петлицах, вот и трансформируются в две шпалы майорские. Заодно попросить перевести в армию и родственников на сержантские должности, в отдельном батальоне должны быть всякие строительные рабочие.
Стоп. Можно и немного сельским хозяйством заняться. Держали же в будущем при воинских частях свиней. Кто ему запретит?
Ого. Вон куда занесло. А ещё нужно обязательно перетащить к себе этого прожжённого еврейско-польского картёжника Дворжецкого Матвея Абрамовича, с его связями в Маньчжоу-го можно, пока ещё дорога есть, за золото много чего полезного добыть.
Событие четвёртое
Утром Банкира на работу забирает новый водитель. Банкир – водителю:
– Как фамилия?
– Вам меня по фамилии не удобно будет называть, лучше по имени – Вася!
– Вот ещё, я всегда водителей по фамилии называю… А что за фамилия?
– Любимый.
Банкир:
– Так, ВАСЯ, поехали уже, опаздываем…
– Так вот ты какой, Северный олень?
Блюхер из-за стола не встал, и обниматься с Брехтом, и целоваться не полез. Сидел и лыбу давил. Про оленя не сказал. Сказал так:
– Так вот ты какой, «товарищ Брехт».
– Так точно. Я такой. – Без тени улыбки, а то не смешно будет.
– Ха-ха! – Это через минуту дошло до будущего маршала.
Теперь встал из-за огромного стола с зелёным сукном и бронзовым чернильным прибором, и полез обниматься. А потом, сволочь эдакая, и целоваться полез. В уста троекратно. Уста у Блюхера не сахарные. Уста со щетиной и попахивают перегаром и табаком. Нет, табачищем. Так ведь и стошнить может на белый генеральский мундир.
– Семён! – гаркнул командарм, когда облобызались они с Брехтом.
Дверь открылась, и на пороге нарисовался молодой старлей. Три кубаря в петлицах красных общевойсковых.
– По сто грамм водочки нам и рыбки с хлебушком.
Дверь заскрипела на несмазанных петлях. Брехт и не хотел, но поморщился. Командарм заметил. Губы поджал, и когда через минуту появился Семён с подносом, где был графинчик водки и две небольшие тарелочки, то поманил его пальцем и свистящим шёпотом, явно рисуясь, сказал:
– Дверь смажь. Петли. Сейчас!
Сам разлил в стаканы водку, больше половины набулькал. Хорошо утро начинается. Сопьётся скоро всё же.
– За тебя! – чокнулся Блюхер и, резко выдохнув, опрокинул в себя эти сто двадцать грамм.
Ивану Яковлевичу ничего не оставалось, как последовать примеру. Для серьёзного разговора не самое лучшее начало. А вот рыбка была замечательная. В нужном количестве солёная и холоднокопчёная. Жирная и вкусная, из Амура, наверное.