— Спой, Хейли Мейз, дай услышать тебя…
Надо петь, но дыхания нет… смотрю в рану — багрово-черный ком бьется, трепещет между изломами ребер. Сердце. Оно сжалось, выталкивая в траву алую волну: раз, второй… и затихло.
«Лори, нет! Не уходи!» — хочу крикнуть я.
А кукушка все считает, считает… Или это плач о потерянном доме? И о том, как небо рушится вниз, давит, расплющивает, размазывает по тонким лесным травинкам…
Не вижу — чую: их трое, великих ситов Пущи: стоят напротив, смотрят.
И я все вспоминаю — бой, страх, плен… Открываю глаза, рывком — сажусь.
Навалившаяся вселенская тяжесть вдавила в землю, изломала тело. Я вновь оглох, ослеп, кровь потекла из носа и кажется, из ушей, но сквозь боль и страх я все-таки сумел встать и поднять взгляд на своих мучителей.
Первый, снежно-белый и косматый, был стар. Не тело, сухое и жилистое, не рваные поседевшие уши, не морщины на бескровном лице выдавали старость сита — глаза. Бледно-травяные, сухие и равнодушные, как камень. Взгляд их и давил, как камень, как сотня, тысяча… как все камни мира, упавшие на мои плечи и голову. Я был песчинкой перед скалой, тонким колоском перед вековым дубом, но не хотел, не мог признать этого.
— Я — Эа, владыка Леса, как ты, ничтожный, смеешь стоять предо мной? — не услышал, скорее почувствовал я. — На колени!
Приказ прокатился громовым раскатом, в воздухе остро пахнуло грозой и ужасом. Но я не пошевелился, только крепче сжал зубы — я уже ничего не боялся. Король ситов чуть заметно усмехнулся, и боль отступила. Вторая, та самая всадница с болот, все еще в мокрой шкуре, и с черепом на голове, сказала что-то одобрительно-ласковое, что-то, внушающее надежду. И я почти поверил, но, натолкнувшись на лед ее взгляда, отвел глаза.
Третий молчал. Я узнал его сразу: по меху черного волка на плечах, по костям человеческих пальцев, вплетенным в волосы цвета осеннего черноклена, по неутолимому голоду, который чувствовал в нем — легендарный Ареийа-Оборотень, отец моего Лори. Враг Синедола был в ярости, но когда король Эа с одобрением кивнул всаднице — смолчал, только прижались красно-рыжие уши, да губы дернулись, обнажая в оскале клыки.
Приказ короля еще рокотал в отдалении раскатами отгремевшей грозы, когда двое из троих повернулись и ушли в чащу. Оборотень остался, проводил их взглядом, потом сказал:
— Иди за мной, человечек, мой сын должен видеть тебя, — и шагнул по тропе.
Стоило просто подчиниться, но я не сдержался:
— Лори? Как он?!
Ареийа резко оглянулся. Если бы ненависть убивала, я бы тут же умер.
— Лори?! Вырвать и раздавить твое жалкое сердце не спрашивая — вот чего ты заслуживаешь!