— Но я не предатель! — и тут чувство вины согнуло мои колени, я упал, склонился к ногам сита, — Я не хотел! Я бы все отдал, чтобы…
Он даже не глянул и не стал слушать, мое унижение было ни к чему вождю волчьих всадников.
— Я все знаю, человечек. Ниаретт сказала, ты тот, кто нужен. Глупая до сих пор называет себя Лунным Цветком Пущи, но лунный цветок давно увял, она ничего не слышит, как и все мы. Только Айлоримиелл слышит. Вставай, пойдем, он рассудит.
Шли мы долго. Сит двигался легко и бесшумно, босые ноги не выбирали тропы, но все время ступали на ровную землю, а я, едва поспевая, запинался за все коряги, цеплялся за каждый куст, валился, снова вставал, раздирая одежду, в кровь царапая и сбивая руки, только бы не отстать.
Из-за деревьев нам на встречу выходили жители Пущи: мужчины и женщины, одетые в волчьи шкуры или буро-зеленые рубахи до колен, укрытые нечесаными гривами, все одинаково высокие, сильные и ловкие, с одинаково застывшими в гордой ненависти лицами. Старые или молодые, я угадывал только по взглядам: равнодушно-отстраненным или острым, исполненным какого-то недоступного мне голода. Ситы с такими, голодными, глазами жадно меня разглядывали, а потом шли следом, держась на почтительном расстоянии от моего провожатого. От этих следующих по пятам теней было не по себе, словно я уже мертв и отринут Господом за свои прегрешения.
Адские твари — так меня учили с детства…
Я искал среди них детей с лукавыми, проказливыми улыбками, как у Айлора, высматривал женщин, нежных и страстных, похожих на колдунью из моего сна — тщетно. Среди многих прекрасных лиц я не находил ни одного радостного, среди глаз, горящих как самоцветы, не было сияющих любовью.
Уже в сумерках мы вышли на поляну. Наши безмолвные преследователи отстали, но я по-прежнему чувствовал их, жадно смотрящих на меня из лесного сумрака. Стая огромных волков преградила нам путь. По знаку Оборотня звери успокоились и разлеглись в траве, однако, как и их двуногие хозяева, продолжали следить за мной неотступно.
Посреди поляны сит указал мне большой кедр, росший особняком. Дерево было странным — с густой и длинной хвоей, покрытой голубовато-молочной дымкой, словно блудное облако зацепилось за его ветви. Пока я разглядывал эту диковину, Оборотень исчез, и я даже не заметил, как это случилось.
Айлор полулежал между выпирающих из земли корней дерева, как в колыбели, и не то спал, не то был в забытьи. Голова и плечи его покоились на спине ордынского волка, тоже спящего, тело от подмышек почти до колен было обернуто широкими коричневатыми листьями, каких я никогда раньше не видел. Повязка скрывала раны, но мертвенная бледность была точно такой, как в моем видении. От этой бледности Лори казался особенно юным, совсем ребенком, слабым и трогательным.