— Пуща умирает, Хейли Мейз. Мы умираем — и несем смерть по миру, как поветрие, как беду, как холод и сушь пустыни.
Они были здесь, рядом, ситы Старой Пущи — черепа под истонченной кожей, сбитые в колтуны тенета волос, холодные камни в клетках обнаженных ребер, обвислые груди, забывшие тяжесть молока и ласку детских губ, окостеневшие чресла, скрюченные пальцы, зубы в оскале, пустые глаза — бледные мертвые тени. Они обступили поляну, готовые наброситься на меня, на Лори, на бьющийся в его руке комок сердца, но не могли — хватались за деревья, за поникшие ветви, и те словно обнимали умирающих братьев, своих обессилевших хранителей, не желая расстаться, осиротеть уже навсегда.
— Боже, Отец мой небесный, как ты допустил такое, — прошептал я в ужасе.
— Вы молитесь небесному Отцу, а мы говорим с земной Матерью, — отозвался Айлор, — Она добра к своим детям, но и жестока, она не прощает обид и наказывает за ошибки. Когда-то ради победы над вами мы просили ее лишить нас любви, чтобы ненавидеть, чтобы убивать. Сейчас — только это и можем. Мы очень сильны: если бы захотели — уничтожили весь ваш род в считанные дни. Но это никого уже не спасет.
Сит судорожно вдохнул, голос упал до шепота. Мне казалось, что теперь молится он:
— Хейли Мейз, поверь, мы ведь не знали, что так будет! Нет любви, нет жизни, у народа Пущи больше не родятся дети… мы умрем, а следом за нами умрут леса, луга и реки. Вы еще сможете удержаться, три поколения, пять… а потом уйдете тоже. На мертвой земле никого не останется.
Я снова посмотрел на Айлора, и, наконец, понял, что так отличало его от других послов, что выделяло мальчишку из всех нечистых.
— Но ты, Лори… ты — другой!
— Я другой. Я — последний, рожденный и убитый. Никто не верил, что я выживу, и потому в клятве ненависти меня не упомянули. Теперь… Мать, наша Мать, Хейли Мейз, моя, твоя, всех земных тварей, сказала, что только тот, кто стал врагом, но не возненавидел, может искупить грех братоубийства. Любовь и жизнь вернутся к моему народу, если среди людей остался хоть один, способный полюбить нас, отдать кровь своего сердца ради лунного цветка, ради наших нерожденных детей. Цветок напьется, прорастет — и весна вернется в Старую Пущу.
Почему стало все равно, что будет со мной — жизнь, смерть? Почему — вдруг? Да, наверное, от боли… боли Старой Пущи, ставшей и моей тоже. Разве раньше я знал, что такое боль? Лори хотел мое сердце? Ну так что? Мать меня любила, но она меня оставила, а лорд Кейн потом стремился, чтобы сын повторил его самого — и только. Я боготворил отца Бартоломью, а он предал, Я думал, что у меня есть друзья, но они хотели лишь удобного лорда, который поможет добыть новые земли… Что за беда, если мальчишке-ситу нужно мое сердце? Оно ведь никому больше не нужно.