Силой и властью (Мааэринн) - страница 30

— И тебе мир, хранитель, — едва смог выговорить Булатный.

— Не бойся, кнез. Я к тебе с хорошей вестью: друга потерянного вернуть. — И говорил он странно, не по-человечески, словно не речь ребенка, а шелест ветра в сухом ковыле.

Прежде чем кнез успел понять смысл сказанного, маленький даахи защелкал языком, вскинул руку, принимая на рукав белую молнию — северного сокола-кречета.

— Хороший сокол, но домашний: из человечьей руки кормиться привык, на воле погибнет. — Мальчик погладил мягкие перья, а потом протянул кречета кнезу: — Возьми свою птичку, Вадан Булатный, да береги впредь: белые перья твоего знамени не красят черные мысли.

Он ссадил сокола на руку хозяину и подошел к его советникам, заглядывая в глаза, каждому нашел по нескольку слов:

— Тиронский плащ, черный маг Йенза, не для войны и крови, а для мира и помощи.

— Улыбнись, Титу, зато ты жив, а мог бы в канаве под Мьярной гнить.

— Пустое, Ярда, тебе не в бой идти — домой спешить надо. Твоя жена со дня на день дитя родит…

Так и шел сквозь умгарское войско, маленький, спокойный, с жуткой недетской мудростью раздавая советы. А потом пропал. Как и куда — никто не заметил.

Коридор длинный и пустой. И прямой, как стрела. Догонят! А догонят — сунут головой в нужник… если повезет. По бокам двери в учебные комнаты. Закрытые — занятия закончились, наставники ушли: никуда не свернешь, никто не заступится. В конце коридора — поворот и выход во внутренний двор. Там не спрятаться — загонят в угол. Еще маленькая дверка в чулан, где метлы, тряпки и пауки — там и загонять не надо…

И крутые ступени в страшный подвал деда Бо.

Адалан схватился за угол стены, резко развернулся, отшвырнул соскочившую с ноги сандалию и чуть не кубарем скатился вниз. Быстрее, быстрее!

— Держи его, Дэн!.. — донеслось сверху.

Не думая о синяках и ушибах — опасность еще не миновала — Адалан вскочил и помчался дальше, в затхлую темноту подземелья.

— Ну вот… лезь теперь за ним!

— Уйй!.. Нальс!

Шлепок и вскрик прозвучали почти одновременно. Быстрее, еще!

— Вниз, немытый, кому сказал!

— Не полезу. Как хочешь, Нальс, а в подвал не полезу…

— Ладно, ну его. Замерзнет — сам вылезет…

Старшие еще ругались, но уже далеко вверху, глухо и нестрашно. А скоро и вообще ушли. Остались только тишина и темнота. Адалан сделал несколько шагов наугад, уперся в стену, стукнулся и тихонько заплакал. Плакал он не от боли, боль была пустяковая, даже кожу не ссадил, и не от страха — к страху он привык. Да и в подвале, пока он пустой и темный, бояться было нечего, это Адалан в свои пять лет усвоил и не понимал, почему старшие трусят. Он плакал от обиды, от разрывающей грудь горькой несправедливости одиночества.