Мои спутники проругались весь день; и, когда я лежал у скал, раздался выстрел. Я не обратил внимания, так как в долине были зайцы и птицы; но чуть позже Сулейман поднял меня и заставил последовать за ним через долину к бухте напротив в скалах, где один из аджейлей, из клана борейда, лежал камнем, мертвый, с пулей между висками. Выстрел был произведен, должно быть, с близкого расстояния, потому что кожа вокруг одной раны была опалена. Оставшиеся аджейли бегали вокруг, обезумев; и когда я спросил, что такое, Али, их глава, сказал, что Хамед, мавр, совершил убийство. Я подозревал Сулеймана из-за кровной вражды между племенем атбан и аджейлями, которая вспыхнула в Йенбо и Веджхе; но Али уверил меня, что Сулейман был с ним за триста ярдов в долине, собирая хворост, когда грянул выстрел. Я послал всех искать Хамеда и потащился назад к багажу, чувствуя, что именно сегодня, когда я был болен, можно было бы и обойтись без такого происшествия.
Лежа там, я услышал шорох и медленно открыл глаза — прямо на Хамеда, который склонился спиной ко мне над своими седельными сумками, которые лежали прямо за моей скалой. Я нацелил на него пистолет, а затем заговорил. Он положил свою винтовку в стороне, чтобы поднять вещи, и был в моей власти, пока не подошли другие. Мы провели суд сразу же; и через некоторое время Хамед признался, что они с Салемом повздорили, он вспылил и внезапно застрелил его. Наше расследование закончилось. Аджейли как сородичи убитого требовали крови за кровь. Другие поддержали их, и я напрасно пытался уговорить благородного Али. Моя голова болела от лихорадки, и я не мог думать; но даже будь я здоров, со всем красноречием, вряд ли мог бы я отмолить Хамеда, потому что Салем был хорошим другом, а его внезапное убийство — злобным преступлением.
Затем возник ужас, который заставляет цивилизованного человека бежать правосудия, как чумы, если у него нет в распоряжении несчастного, который послужит ему платным палачом. В нашей армии были и другие марокканцы; и дать аджейлю убить одного из мести значило поставить наше единство в опасность из-за ответной мести. Это должна была быть формальная казнь, и, наконец, в отчаянии, я сказал Хамеду, что он должен в наказание умереть, и взвалил ношу его убийства на себя. Возможно, они не посчитают меня пригодным для кровной вражды. По меньшей мере, месть не сможет пасть на моих приближенных, так как я иностранец и не имею рода.
Я заставил его войти в узкую лощину на уступе, сырое, сумеречное место, заросшее деревьями. Ее песчаное русло было изъедено струйками воды с обрывов от последнего дождя. На краю она была расколота трещиной в несколько дюймов шириной. Стены были отвесные. Я встал на входе и дал ему некоторое время отсрочки, которое он провел, плача на земле. Потом я заставил его подняться и выстрелил ему сквозь грудь. Он с криком упал на траву, кровь била струей через его одежду, и он извивался, пока не подкатился туда, где был я. Я выстрелил снова, но трясся так, что только сломал ему запястье. Он продолжал звать, но тише, теперь лежа на спине ногами ко мне, и я наклонился и застрелил его в последний раз в шею под челюстью. Его тело некоторое время сотрясалось, и я позвал аджейлей, которые похоронили его там, где он был, в лощине. Потом бессонная ночь тянулась для меня, пока, за часы до рассвета, я не поднял людей и не заставил их собираться, стремясь уйти подальше от вади Китан. Им пришлось подсадить меня в седло.