Мечтают все: но не одинаково. Те, кто по ночам грезит на пыльных чердаках своего ума, просыпаются днем и обнаруживают, что все это было тщетой; но те, кто мечтает днем, опасные люди, ибо они могут проживать свою мечту с открытыми глазами, воплощая ее. Так делал я. Я собирался создать новую нацию, возродить потерянное влияние, дать двадцати миллионам семитов фундамент для постройки вдохновенного дворца мечты, их национальной идеи. Цель столь высокая вдохновляла врожденное благородство в их душах и побуждала их играть величественную роль в событиях: но когда мы победили, меня обвинили в том, что британские нефтяные привилегии в Месопотамии стали сомнительными, и французская колониальная политика в Леванте была подорвана.
Боюсь, что на это я и надеялся. Мы заплатили за это слишком дорого — честью и невинными жизнями. Я ехал вверх по Тигру вместе с сотней девонширцев, молодых, чистых, прекрасных ребят, полных силы быть счастливыми и приносить радость женщинам и детям. По ним можно было живо видеть, как великолепно принадлежать к их роду, быть англичанином. А мы швыряли их тысячами в огонь худшей из смертей, не для того, чтобы выиграть войну, а чтобы кукуруза, рис и масло Месопотамии могли стать нашими. Единственной необходимостью было поражение наших врагов (среди них — Турции), и это было, наконец, сделано, благодаря мудрости Алленби, и стоило нам менее чем четырехсот убитых, потому что мы привлекли на нашу сторону тех, кого угнетала Турция. Я горжусь больше всего моими тридцатью боями, в которых мне не пришлось видеть ни одной пролитой капли нашей крови. Все наши провинции для меня не стоили одного мертвого англичанина.
Мы провели три года в этом напряжении, и я должен держать при себе многое, что еще не может быть сказано. Даже в таком виде некоторые части этой книги будут в новинку почти для всех, кто видел ее, а многие будут искать знакомые вещи и не найдут. Когда-то я полностью все докладывал своим начальникам, но узнал, что они награждают меня в свете моих же свидетельств. Это никуда не годилось. Почести могут быть необходимы в профессиональной армии, как и множество сочувственных упоминаний в рапортах, и представлением к награде мы поставили себя, вольно или невольно, в положение солдат регулярных войск.
За мою работу на арабском фронте я твердо решил не принимать ничего. Кабинет поднял арабов на борьбу за нас ясными обещаниями предоставить им в будущем самоуправление. Арабы верят личностям, а не учреждениям. Они видели во мне свободного агента британского правительства и требовали, чтобы я подтвердил его письменные обещания. Так я вынужден был присоединиться к тайному сговору и, насколько стоило мое слово, уверил людей в их награде. За два года нашего товарищества под огнем они привыкли верить мне и думать, что мое правительство искренне, как и я. С этой надеждой они совершили немало хорошего, но, конечно, вместо гордости за то, что мы сделали, я все время чувствовал горький стыд.