После ужина Шакир рассказал мне, что он привел только триста человек вместо восьмисот-девятисот, о которых мы договаривались. Однако это была его война, и он заказывал музыку, так что мы стали торопливо менять планы. Мы не будем брать станцию; мы напугаем их артиллерийской фронтальной атакой, в то время как заминируем рельсы на севере и юге, в надежде поймать в ловушку этот поезд на стоянке. В соответствии с этим мы отобрали отряд обученных Гарландом динамитчиков, которые должны были взорвать северную часть моста на рассвете, чтобы отметить это направление, пока я отправлюсь со взрывчаткой и пулеметом с командой заложить мину на юге станции, в том направлении, откуда турки, вероятно, будут искать или посылать помощь при тревоге.
Мохаммед эль Кади провел нас к заброшенному участку линии прямо перед полночью. Я спешился и прикоснулся к его дрожащим рельсам, в первый раз за войну. Затем после часа работы мы заложили мину, которая работала на спусковом механизме и взрывалась двадцатью фунтами гремучего студня, когда вес локомотива наверху давил на металл. После этого мы разместили пулеметчиков в небольшом русле водораздела, закрытом кустами, на четыреста ярдов в стороне, с полным обстрелом места, где, как мы надеялись, поезд сойдет с рельсов. Они прятались там; тем временем мы продолжали перерезать телеграф, чтобы одиночество убедило Аба эль Наам послать свой поезд за подкреплением, когда мы разовьем главную атаку.
Так мы проехали еще полчаса, и затем свернули к путям, и опять нам повезло попасть на незанятое место. К несчастью, четверо оставшихся джухейна оказались неспособны влезть на телеграфный столб, и мне пришлось делать это самому. Это было все, что я смог сделать после болезни; и когда третий провод был перерезан, шаткий столб затрясся так, что у меня соскользнули руки, и я съехал с высоты шестнадцати футов прямо на крепкие плечи Мохаммеда, который подбежал остановить мое падение и чуть не расшибся сам. Мы несколько минут отдышались, но после этого смогли вновь забраться на верблюдов. В конечном счете, мы прибыли в лагерь как раз в тот момент, когда другие садились в седло, чтобы отправиться вперед.
Наши саперные работы заняли на четыре часа дольше, чем мы планировали, и задержка поставила нас перед дилеммой: или не отдыхать, или оставить основную часть идти без нас. Наконец по воле Шакира мы их отпустили и свалились под деревья, чтобы поспать с час, иначе я чувствовал, что могу сломаться окончательно. Это было время прямо перед рассветом, час, когда стесненный воздух сказывался на деревьях и животных, и заставлял даже спящих людей ворочаться со вздохами. Мохаммед, который хотел увидеть бой, проснулся. Чтобы поднять меня, он подошел и прокричал мне в ухо утренний призыв на молитву, сквозь сон этот хриплый голос напоминал о битве, убийстве и внезапной смерти. Я сел и смахивал песок с воспаленных красных глаз, пока мы горячо спорили о сне и молитве. Он настаивал, что бой бывает не каждый день, и показывал порезы и синяки, оставшиеся с ночи, когда он мне помогал. Сам в синяках и ссадинах, я был способен его понять, и мы выехали догонять армию, отпустив несчастного пастушонка с советом ждать нашего возвращения.