Загрязненная земля среди волн сверкающего, сглаженного водой песка показывала нам путь, и мы прибыли как раз тогда, когда пушки открыли огонь. Они работали отлично и разрушили всю верхушку одного здания, повредили второе, попали в насосную станцию и пробили дыру в резервуаре с водой. Один удачливый снаряд наткнулся на передний вагон поезда в стороне, и вагон занялся огнем. Это встревожило локомотив, он отсоединился и отправился на юг. Мы жадно смотрели на него, когда он приближался к нашей мине, и, когда он дошел до нее, вырвалось мягкое облако пыли, послышался взрыв, и он остановился. Была повреждена передняя часть, так как она перевернулась, и снаряд взорвался поздно; но, когда машинисты выбрались, они подняли передние колеса домкратом и стали их паять. Мы все ждали и ждали, когда пулемет откроет огонь, но напрасно. Позже мы узнали, что пулеметчики, испугавшись одиночества, собрались и пошли к нам, когда мы начали стрельбу. Полчаса спустя отремонтированный состав ушел к Джебель Антар, очень медленно и громко бряцая, но все же на ходу.
Наши арабы подобрались к станции, под прикрытием обстрела, пока мы скрипели зубами на пулеметчиков. Облака дыма из загоревшихся вагонов скрыли передвижение арабов, которые смели один вражеский аванпост и захватили другой. Турки перевели свои уцелевшие отделения на главную позицию и стойко ждали атаки в траншеях, будучи не в лучшем настроении отражать атаку, чем мы — ее предпринять. С нашими преимуществами в позиции это место было бы нам подарком, если бы только у нас было несколько людей Фейсала, чтобы атаковать здания.
Тем временем дерево, палатки и вагоны на станции горели, и дым был слишком плотным для нашей стрельбы, и мы свернули действия. Мы захватили тридцать пленных, лошадь, двух верблюдов и еще несколько овец; убили и ранили семьдесят из гарнизона ценой легкой раны одного из наших. Движение было задержано на три дня для ремонта и расследования. Итак, это был не полный провал.
Мы оставили два отряда по соседству, чтобы повредить пути завтра и послезавтра, в то время как сами поехали к лагерю Абдуллы первого апреля. Шакир, по своей великолепной привычке, произвел большой парад при вступлении, и тысячи выстрелов были даны в воздух в честь его частичной победы. Лагерь, легкий на подъем, превратился в карнавал.
Вечером я бродил в роще терновника за палатками, когда увидел сквозь толстые ветви дикий свет от вспышек пламени; сквозь огонь и дым проникал ритм барабанов, в такт ударам в ладоши и низкому реву хора племени. Я тихо выбрался туда и увидел бесконечные костры, окруженные сотнями атейба, сидящих на земле рядом друг с другом, пристально глядя на Шакира, который, прямой и одинокий, в середине исполнял танец под их песню. Он снял свое покрывало и был только в белом головном платке и белых одеждах: мощный огонь костра бросал отсветы на них и на его бледное, неистовое лицо. Когда он пел, то откидывал голову, и в заключение каждой фразы вздымал руки, чтобы рукава по всей длине спадали на его плечи, и тогда он причудливо взмахивал обнаженными руками. Племя вокруг него ритмично било в ладоши или отзывалось припевом по его знаку. Роща деревьев, где я стоял, за пределами круга света, была переполнена арабами чужих племен, которые шептались и смотрели на атбан.