Около девяти вечера мы были перед оврагом, где была вода и наш старый лагерь. Мы узнали это место, потому что глубокая тьма там стала влажной и еще более темной. Мы повернули верблюдов вправо и проследовали к скалам, где позади высились их гребнистые купола — так, что складки наших головных платков соскальзывали по шее, когда мы глядели вверх. Казалось, стоит только протянуть вперед палку, и мы притронемся к стенам; но еще много шагов мы проползли под их отрогами.
Наконец мы были в высоких кустах; там мы закричали. Какой-то араб крикнул нам в ответ. Эхо моего голоса, катившееся вниз по утесу, встретилось с его поднимающимся криком, и звуки слились и боролись среди скал. Бледное пламя вспыхнуло слева, и мы нашли там Мусу, нашего часового. Он зажег костер из очень душистого дерева, и при его свете мы открыли тушенку и жадно наелись, глотая вместе с пищей чашку за чашкой вкусной воды, ледяной и пьянящей после дрянного питья Мудоввары, которое целыми днями жгло нам горло.
Мы проспали прибытие остальных. Через два дня мы были в Акабе и вошли со славой, нагруженные дорогими вещами и похваляясь, что теперь поезда отданы на нашу милость. Из Акабы два сержанта поспешно уплыли на корабле в Египет. В Каире о них вспомнили и заворчали по поводу того, что они не вернулись. Однако они без труда смирились с этим. Они выиграли бой без посторонней помощи; перенесли дизентерию; питались верблюжьим молоком; и научились спокойно проезжать на верблюде по пятьдесят миль в день. А еще Алленби дал им по медали.
День прошел в разговорах о политике, организации и стратегии с Фейсалом, пока проходили приготовления к новой операции. Наша удача взбудоражила лагерь; и минирование поездов обещало стать популярным, если мы будем способны натренировать в технической стороне дела достаточно людей, чтобы сформировать несколько отрядов. Первым добровольцем был капитан Пизани. Это был опытный командир французов в Акабе, деятельный солдат, который горел жаждой отличиться и заработать знаки отличия. Фейсал нашел мне трех юношей из Дамаска, из знатных семей, которые стремились вести вылазки племен. Мы отправились в Рамм и объявили, что эта вылазка — специально для клана Гасима. Такие горящие уголья обожгли им головы[97]; но жадность не позволяла им отказаться. Все целыми днями толпились вокруг, желая присоединиться к нам. Большинство было отсеяно: тем не менее, мы вышли со ста пятьюдесятью людьми и огромным караваном ненагруженных вьючных верблюдов для добычи.
Ради разнообразия мы решили поработать под Мааном. Поэтому мы поехали к Батре, попадая из жары в холод, из Аравии в Сирию, от тамариска — к полыни. Когда мы взобрались на перевал и увидели кроваво-красные холмы над колодцем, полным пиявок, нас встретило первое дыхание северной пустыни; тот вид, слишком тонкий для описания, говорил о совершенном одиночестве, о высушенной траве и о солнце на пылающих камнях.