Взрывать поезда — точная наука, требующая тщательной работы и достаточного отряда с пулеметами на позиции. Если делать это как попало, это может стать опасным. На этот раз сложность была в том, что артиллеристами в нашем распоряжении были индийцы, которые хороши на сытый желудок, но лишь наполовину полезны в холоде и голоде. Я не предполагал втянуть их без пищи в авантюру, которая займет неделю. Заставить голодать арабов — это не было жестоко. От нескольких дней поста они бы не умерли и сражались бы на пустой желудок так же, как всегда; а если бы дела пошли плохо, еще оставались верховые верблюды, чтобы убить их и съесть; но индийцы, хоть и мусульмане, отвергали верблюжье мясо из принципа.
Я разъяснил эти диетические тонкости. Али сразу сказал, что мне достаточно будет взорвать поезд, оставив его и арабов с ним, чтобы сделать все возможное и разгромить его без поддержки пулеметов. Поскольку в этом округе, где никто ничего не подозревал, мы могли нарваться на снабженческий поезд, наполненный только штатскими или малой охраной из солдат запаса, я согласился рискнуть. Решение было встречено аплодисментами. Мы сели в круг, завернувшись в покрывала, чтобы расправиться с оставшейся пищей — очень поздний и холодный ужин (дождь промочил нам все топливо, и было невозможно разжечь костер), слегка успокоившись, когда увидели возможность еще одной попытки.
На рассвете, вместе с теми из арабов, кто не годился для будущего дела, индийцы отправились прочь, в Азрак, несчастные. Они выходили в эту местность со мной в надеждах на настоящее военное предприятие; и сначала увидели суматоху вокруг моста, а теперь теряли долгожданный поезд. Это было для них тяжело; и, чтобы смягчить удар почетом, я попросил Вуда сопровождать их. Он согласился, после недолгого спора, ради них; но это оказалось мудрым и для него самого, так как болезнь, что его беспокоила, начала переходить в ранние признаки пневмонии.
Остальные из нас, около шестидесяти человек, повернули назад, к железной дороге. Никто из них не знал местности, так что я повел их в Минифир, где с Заалом мы проводили подрывные работы весной. Изгибистая вершина холма была превосходным наблюдательным постом, лагерем, пастбищем и дорогой к отступлению, и мы сидели там, на старом месте, до захода солнца, дрожа и глядя на бескрайнюю равнину, что простиралась, как карта, до скрытых за облаками вершин Джебель Друз, с Умель Джемель и подобными ей деревушками, видневшимися на ней, как кляксы, сквозь дождь.
На первом закате мы сошли, чтобы заложить мину. Перестроенный кульверт на 172 километре все еще казался самым подходящим местом. Пока мы стояли там, послышался грохот, и сквозь сгущающуюся тьму и туман вдруг появился поезд из-за северного поворота, всего за двести ярдов от нас. Мы спрятались под длинную арку и слышали, как он катится над головой. Это злило нас; но, когда путь был снова чист, мы приступили к закапыванию заряда. Вечер был противным и холодным, на долину изливались потоки дождя.