Фейсал слышал от Доуни больше, чем я знал, о поражении британцев под Амманом из-за плохой погоды и сумятицы, и как Алленби звонил Ши по телефону и принял одно из своих молниеносных решений прекратить эти потери; мудрое решение, хотя оно больно задело нас. Джойс был в госпитале, но поправлялся; и Доуни был готов в Гувейре выступить на Мудоввару со всеми машинами.
Фейсал спросил меня о Семне и Джаафаре, и я рассказал ему все, что знал, и о позиции Нури, и о перспективах. Нури пожаловался, что абу-тайи ничего не сделали для него за весь день. Ауда отрицал это; и я вспомнил историю нашего первого взятия плато и насмешку, которой я побудил его из стыда на приступ у Аба эль Лиссан. Этот рассказ был новостью для Фейсала. То, что я его вспомнил, глубоко задело старого Ауду. Он неистово клялся, что сделал сегодня все, что смог, только условия были неблагоприятны для действий племен, и когда я стал спорить с ним дальше, он вышел из палатки, раздосадованный.
Мейнард и я провели следующий день, наблюдая за операциями. Абу-тайи захватили два аванпоста к востоку от станции, в то время как Салех ибн Шефия взял бруствер с пулеметом и двадцатью пленными. Их достижения дали нам свободу действий вокруг Маана, и на третий день Джаафар собрал свою артиллерию на важном хребте, пока Нури Саид вел штурмовой отряд к навесам железнодорожной станции. Как только он достиг их укрытия, французские пушки прекратили огонь. Мы скитались на «форде», пытаясь поравняться с последовательными атаками, когда Нури, безупречно одетый и в перчатках, с трубкой в зубах, встретил нас и послал назад к капитану Пизани, командиру артиллерии, со срочным призывом на помощь. Мы обнаружили Пизани, он в отчаянии ломал руки, его припасы были истощены. Он сказал, что умолял Нури не идти в атаку именно сейчас, когда он был в бедности.
Ничего не оставалось делать, только смотреть, как наших людей снова выбивают со станции. Дорога была усеяна скорченными фигурами в хаки, и глаза раненых, полные боли, укоризненно смотрели на нас. Они не владели уже своими сломленными телами, и их изорванная плоть беспомощно сотрясалась. Мы были способны видеть все это и бесстрастно размышлять, но все было для нас беззвучным: нашу способность слышать уносило сознание собственного поражения.
Впоследствии мы осознали, что никогда еще не было такого присутствия духа в нашей пехоте, которая храбро сражалась под пулеметным огнем и с умом использовала позицию. Так мало руководства им требовалось, что среди жертв было лишь три офицера. Маан показал нам, что арабы достаточно хороши рядом с британской строгостью. Это дало нам большую свободу планов; итак, поражение не было безвозвратным.