Он был редкостью для пустыни — лишен инстинкта спорщика. Он изволил или не изволил, и все тут. Когда другие заканчивали говорить, он объявлял свою волю в нескольких простых фразах и спокойно ожидал повиновения; ему повиновались, ибо его боялись. Он был старым и мудрым, а значит — усталым и разочарованным: таким старым, что я непрестанно удивлялся, как он мог связать себя с нашим энтузиазмом.
На следующий день я оставался в палатке Нури среди его посетителей-крестьян; сортировал слишком обильные новости, имея в распоряжении их быстрый ум и добрую волю. В этот день, когда я отдыхал, Нури Саид вместе с Пизани и двумя пушками, Стирлинг, Уинтертон, Янг, их бронемашины и внушительные войска открыто пошли к железной дороге, очистили ее испытанными военными средствами, разрушили километр рельсов и сожгли пробные деревянные леса, с помощью которых турки чинили мост, взорванный мной и Джойсом перед первой атакой на Дераа. Нури Шаалан в черном суконном покрывале самолично вел всадников руалла галопом, рядом с лучшими из них. Перед его взором племя проявило отвагу, вызвавшую похвалу даже у Нури Саида.
Сегодняшняя операция Нури нанесла последний удар по туркам, после которого они забросили попытки восстановить железную дорогу между Амманом и Дераа. Мы этого не знали, но этот призрак все еще был с нами, и нам не терпелось распространить наши действия на еще большее расстояние. Поэтому назавтра, на рассвете, Уинтертон, Джемиль и я вышли на машинах изучить полотно к югу от станции Мафрак. Нас встретили пулеметным огнем, и огня такой живости, точности и интенсивности мы раньше не знали. Позже мы взяли в плен экспертов и выяснили, что это немецкое пулеметное подразделение. А пока мы, озадаченные, отступили и продвинулись к соблазняющему нас мосту. Я планировал проехать под ним в машине, пока мы не скроемся под сводом и не сможем в этом укрытии заложить заряд под опоры. Поэтому я переместился в бронемашину, положил за спинку сиденья шестьдесят фунтов пироксилина и велел водителю двигаться под арку.
Уинтертон и Джемиль шли на машине сзади в качестве поддержки. «Жарко», — простонал Джемиль. «Будет еще жарче там, куда мы собираемся», — ответил Уинтертон, пока мы медленно ехали по равнодушной земле, а вокруг падали бесцельные снаряды. Мы пробирались вперед, около пятидесяти ярдов от берега, и пулеметные пули — их хватило бы на неделю боя — трескались о нашу броню, и вдруг кто-то сзади кинул в нас ручную гранату.
Это новое условие сделало невозможным мой план пробраться под мост. Во-первых, попадание в заднюю часть машины могло подорвать наш пироксилин и разнести нас в клочья; во-вторых, наша машина была беспомощна против высоко подброшенной гранаты. И вот мы отступили, затрудняясь понять, зачем столько сил тратят на оборону клочка рельсов, даже позабавленные тем, что после долгого везения мы нашли достойное противодействие. В нашем воображении Труд был резким, собранным, яростным мужчиной, он бросал взгляды по сторонам из-под насупленных бровей, стараясь увидеть, когда же препятствия кончатся; рядом с ним Победа казалась дамой вялой, бледной и довольно ленивой. Мы должны еще раз попробовать в темноте. В Ум эль Сураб мы узнали, что Насир хочет снова разбить лагерь в Умтайе. Это был первый этап нашего путешествия в Дамаск, поэтому его намерение привело меня в восторг, и мы двинулись, получив отличный предлог ничего не делать этой ночью с рельсами. Вместо этого мы сидели, и рассказывали о пережитом, и ждали полуночи, когда «хэндли-пейдж» начнет бомбить станцию Мафрак. Так и случилось, и, одна за другой, стотонные бомбы врезались в тесно стоящие запасные пути, пока те не занялись огнем, и турки не прекратили стрельбу.