«Долг», как и люди, превозносившие этот долг, был не Бог весть чем. Очевидно, что сделав бросок под Дераа, в Шейх-Саад, мы будем оказывать на турецкую армию давление больше, чем любое британское подразделение в этих местах. Это перекроет туркам отвоевание этой стороны Дамаска: и несколько наших жизней не будут слишком высокой ценой за это. Дамаск означал конец войны на Востоке, и, мне виделось, конец всей войны: потому что центральные силы зависели друг от друга и, если будет сломано их слабейшее звено — Турция, может распасться вся цепь. Поэтому все разумные доводы, стратегические, тактические, политические и, наконец, моральные, говорили в пользу продвижения.
Упрямый ум Сабина было невозможно переубедить. Он вернулся вместе с Пизани и Уинтертоном, и начал дебаты, медленно произнося слова, поскольку Нури Саид лежал рядом на ковре и дремал, а он хотел включить его в совещание.
Поэтому он напирал на военный аспект: наша задача выполнена, а железная дорога опасна. Мы слишком задержались, чтобы успеть перейти ее ночью. Пытаться это сделать завтра будет безумием. Дорога охраняется от края до края десятками тысяч турок, разбегающимися из Дераа. Если они нас и пропустят, то мы попадем только в большую опасность. Джойс, сказал он, назначил его военным советником экспедиции; и его долг, хочет он того или не хочет — показать, что он, офицер регулярных войск, знает свое дело.
Будь я офицером регулярных войск, я мог бы объявить поведение Сабина, сбивающего с толку остальных, не соответствующим регулярным войскам. А так я просто сносил его жалобы, терпеливо вздыхая каждый раз, когда думал, что это затронет упрямца. Наконец я небрежно сказал, что хочу спать, потому что нам придется вставать рано, чтобы пересечь рельсы, а мне отправляться первым с моей охраной среди бедуинов, где бы они ни были, потому что удивительно, как Нури Шаалан с Таллалом нас еще не перегнали. В любом случае, сейчас я собираюсь спать.
Пизани, долгая военная жизнь которого прошла в положении подчиненного, вежливо сказал, что принял приказ к сведению и последует ему. Я почувствовал симпатию к нему за это и постарался смягчить его честные сомнения, напомнив ему, что мы работаем вместе уже восемнадцать месяцев, и у него ни разу не было повода назвать меня опрометчивым. Он ответил, с французской усмешкой, что считает все это очень опрометчивым, но он же солдат.
Уинтертон инстинктивно был всегда на стороне самого слабого и самого рискового, если дело не касалось охоты на лис. Нури Саид все это время лежал тихо, притворяясь спящим; но, когда Сабин ушел, он повернулся и прошептал: «Это правда?» Я ответил, что не вижу необычайного риска в том, чтобы пересечь рельсы в середине дня, и, если мы будем осторожны, то избежим ловушек в Шейх-Сааде. Он лег, успокоенный.