И снова была весна. Опять я пропустил половодье, нерест рыб, набухание почек, первые ручьи, струящиеся по лощинам, в том величии, обилии, щедрости, которые есть в нашем Заволжье. Все это я видел и в городе, но, примеряя с тем, что было там, далеко, как во сне, как в детстве, рвался в деревню. Останавливали какие-то дела. Вроде особо важных, неоткладываемых не было, но даже самые незначительные мешали легенде и надежде, что жили во мне всегда, что грели меня и давали связь с прошлым, надежду на будущее: ощущение простора, мощи, нераздельности с природой. И каждый год все было по-разному, по-новому, с новым отсчетом…
Наконец я вырвался, и не один, а с Игорем, приятелем моим, что заранее предполагало сопереживание, участие. Мы разработали маршрут, приготовили карты, хотя ни того, ни другого не надо было, но это ощущение таинства, игры хотелось моему другу.
Еще неделю назад я получил телеграмму от Сергея, несчастной души, решившего посвятить себя литературе. Он звал меня работать, звал на беседу, на душевный контакт. Мы часто переписывались — он рассказывал о деревенских делах, о своем техникуме, где преподавал, о своей семье, о мечте литературной.
Да, должен был я навестить и своих друзей, и осмотреть свой пустой, нежилой дом, заняться им, пока он совсем не развалился. И должен был я насладиться со своим другом беседой, путешествием, открытием.
Я говорил об этом Игорю, а он все кивал, связывая удочки, подбирая грузила и крючки, наблюдая, все ли я взял с собой, и примериваясь, что ему можно не брать, отложить. Но груза у нас все же набралось порядочно, не исключая, конечно, подарки, гостинцы. Взял он бумаги и краски, а мне захватил блокнотов и карандашей — в художниках есть эта деловитость.
Ночной поезд несся на восток, в Хабаровск, Владивосток, через всю страну, и делал вроде незначительную остановку на костромской земле, которая как раз и была для нас значительным местом. Мы и сели в этот транссибирский экспресс потому, что он приходил в Шарью утром. Оставалось время, чтобы нам потом засветло добраться до деревни.