— Передаю себя в руки твои, Господи, — шептал Мстиславский, провожая глазами уходящую рать. Он ведал точно — государь не простит ему такого своевольства. Не простит!
* * *
Торговая площадь Львова, серая, устланная грязным весенним снегом, была заполнена людом. С ратуши в последний раз ударил колокол и замолк. Звон его, повиснув над площадью, еще долго гудел, заглушая гомон сотен голосов.
Шум толпы понемногу затих, когда на эшафот, оцепленный вооруженными стражниками, взошел приговоренный к смерти. Пока ему развязывали руки и срывали с него рубаху, обнажая его истощенное, избитое, но все еще крепкое тело, он стоял, опустив голову с отросшим длинным казацким чубом, вокруг которого пучками росли редкие полуседые волосы. Не глядя на жаждущую его смерти толпу, он что-то сказал палачу, и ему поднесли чарку. Взяв ее дрожащей рукой, казак опрокинул ее в себя, обмочив вином лохматую бороду, и по-православному перекрестился…
Баторий все же сумел помочь подавить казацкое восстание в Молдавии, обманом заманил атамана Ивана Подкову во Львов, обещая помощь, и дабы годить османскому султану, велел схватить атамана и приговорил его к смерти.
Курбский не стал досматривать казнь. Поглядев, как Подкова ложится на плаху, он развернул и тронул коня. Вооруженные холопы, что следовали за ним, сворачивали шеи, жадно всматриваясь в сторону площади. По всплеску народного ликования князь понял, что палач наконец сделал свою работу…
Король принял князя на следующий день. В его кабинете было душно от свечного угара и пыли многочисленных книг и бумаг, коими был уставлен весь письменный стол. Баторий с невозмутимым видом сидел за этим столом, скрипел пером, принимал от пожилого секретаря, тенью стоявшего над ним, новые бумаги, кратко читал и снова подписывал.
— Вы ведь говорите на латыни, князь?
— Достаточно, чтобы вы поняли меня…
— Садитесь, — не поднимая глаз, велел король. Его тон и бесстрастное выражение сурового лица заставляли беспрекословно ему подчиняться. Откинув полы дорожной плотной ферязи, Курбский уселся в резное кресло напротив Батория.
— Как обстоят дела в ваших владениях? — отдав секретарю подписанную только что грамоту, спросил король.
— Неспокойно, как и во всей Литве, Ваше Величество, — усмехнувшись, ответил Курбский. Ответ королю явно не понравился, скрип пера на мгновение прекратился, и он, взглянув исподлобья на князя, произнес недовольно:
— Мне, признаться, надоела ваша грызня с княгиней Гольшанской. Каждый месяц она отправляет мне письма, где обвиняет вас в различных грехах! Вы бьете ее палкой, держите в заточении, насилуете ее служанок…