Видимо, и противнику было тяжело продолжать наступление в таком тумане, это дало московитам время для подготовки к обороне, и едва поляки и шведы появились перед укреплениями лагеря русских, по ним ударила целая канонада пушечных и пищальных выстрелов, и целый вал польско-шведского войска опрокинулся, отхлынул, рассыпался.
— Огонь! — срывая голос, командовал пушкарям Воронцов, вперив пристальный взгляд в непроглядную пелену тумана и дыма. Гаврило здесь же, целил из пушки, бил и тут же велел молодым пушкарям заряжать орудие. Снова выстрелы. Изо рвов без устали били стрелецкие пищали.
Врага сумели остановить лишь к вечеру, когда начало темнеть. Утром ожидали новой атаки.
А пока избитое и сломленное духом войско переживало страшные мгновения. Раненые истекали кровью, кричали, стонали, бредили или, напротив, умирали тихо, так и не приходя в себя. Священнослужители, бледные от ужаса, с окровавленными руками сновали по лагерю от одного умирающего к другому, врачевали, служили молебен, причащали, исповедовали. Уцелевшие собирались у костров и, объятые животным страхом смерти, молчали, не в силах обсуждать произошедшее. Хотели одного — скорее бежать отсюда, из этих холодных мрачных земель с пронизывающим ветром и страшным туманом.
Раненых тащили тайком с поля боя, либо они, придя в чувство и чудом оставшись в живых, сами приползали в лагерь. Среди таких был и Михайло. Конь его, испугавшись крыльев польских гусар, встал на дыбы и принял на себя удар пики несущегося вражеского воина. Михайло вылетел из седла, угодив под копыта польской конницы, и каким-то чудом был не раздавлен насмерть. Он лежал среди груды людских и лошадиных трупов с разбитой головой, с множественными ушибами и рассеченным саблей левым предплечьем — видимо, один из проскакавших польских всадников, не глядя, рубанул и ринулся дальше. И, очнувшись, Михайло на одной руке пополз куда-то, где, как он считал, мог находиться лагерь. Страх придавал силы, но они были последними — слишком много крови он потерял — он чуял, как одеревенела рубаха под броней, намертво слипшись с телом. Его подобрали сторожевые, искавшие живых. Чудом услышали они его хриплое дыхание и слабый шорох — он, обессиленный, драл пальцами мерзлую землю, пытаясь ползти дальше. Его аккуратно уложили на попону и, подняв, понесли, шагая по трупам. Они торопились, несли неровно, и голова Михайлы свесилась с попоны. Раскрыв глаза, он увидел во тьме лежащие вповалку тела, и над ними, смятые, искореженные, торчали поредевшие крылья мертвых польских гусар — и он лишился сознания…