— Идут! Идут! — прошло по рядам. Там, в дыму, были видны реющие польские и шведские знамена — войска соединились для удара по московитам. Стрельцы начали бить из пищалей и ручниц без команды, вразнобой.
— Пли! — взобравшись на редут, скомандовал Василий Воронцов. Всю левую сторону его лица густо залило кровью. Гаврило был рядом с ним, целился из пушки, затем командовал стрелять. Враг приближался медленно, строй его ломался, рассыпался, собирался вновь, затем отступал. В ответ в русских стреляли из мушкетов и из орудий со стен.
На глазах Гаврилы соседняя пушка взмыла в воздух и, на лету рассыпаясь, разлетелась на куски. Пушкарей, что стояли возле нее, убило разом.
— Супостаты, что делается, а, — прокряхтел он, лишь на мгновение обернувшись туда и вновь наклонившись над пушкой. — Заряжай!
Заряжать было некому — мальчишка-пушкарь лежал под орудием мертвый.
— Что делается, — повторил Гаврило. — Видал, Василий Федорович, как… — начал он с присущей ему задорностью, столь неуместной здесь, и, взглянув на Воронцова, замолчал — голова пушкарей лежал в окопе на спине в луже крови, запрокинув раздробленную пулей голову. Открытые глаза его, обычно живые и серьезные, глядели равнодушно в раскинувшееся над ними свинцовое небо.
— Что делается, — прошептал Гаврило, не отрывая от него взгляда и лишь затем, помрачнев и выругавшись, сам вылез из окопа, схватил ядро и зарядил им орудие.
С обеих сторон бьют пушки и ружья, шведско-польское войско наступает и вновь отходит. Но снаряды у московитов понемногу иссякали, и долго сдерживать наступление противника они не смогли — польские и шведские воины вскоре ворвались в лагерь московитов и без разбору в коротких стычках убивали всех, кто вставал у них на пути. Началась резня. Все реже в затянутом дымом лагере слышалась ружейная пальба. Пушки замолкли.
Андрею Сапеге, молодому литовскому воеводе, что возглавлял пришедшее на помощь шведам польско-литовское войско, уже доложили о победе, когда в отдельных участках русского лагеря еще шли короткие бои. Принимая от соратников поздравления, он узнавал, что его войску достался весь огнестрельный наряд московитов в виде многочисленных пушек — колоссальная потеря для царя Иоанна. Доложили, что захвачен в плен раненый воевода Петр Татев, а также восемь младших воевод, что сами сложили оружие…
Окончился бой, по полю, густо усеянному тепами, низко стелился туман, вновь пришедший с моря. Победители грабили мертвых, добивали раненых.
Воеводу Татева, уже связанного, вели двое польских стрельцов. Тяжело перебирая ногами, спотыкаясь о трупы, он шел, оглядываясь на разгромленный лагерь, который наводнили чужие воины. Проехал отряд тех самых крылатых гусар, пронеслись мимо польские и шведские знамена, группа литовских пехотинцев, громко ругаясь, делили награбленное имущество. Убитые лежали всюду, и некоторых князь Татев даже успевал узнавать. Вот лежит изрубленный до неузнаваемости князь Василий Андреевич Сицкий — князь сам видел, как убивали его, когда престарелый воевода поднял ратников и встал с обнаженной саблей перед наступающей лавиной противника. Неподалеку лежит убитым и Данила Салтыков, несчастный мальчик, волей судьбы втянутый в эту ужасную бойню. Вот возле разбитой пушки лежит мертвый воевода Тюфякин, так же исколотый и изрубленный.