всех вас, кого смогу, заберу с собою. Ясно тебе, ты?
Никифор не дрогнул под тяжелым и пристальным взглядом боярина, все так же смотрел в его темнеющие от гнева глаза, но молчал. Никита Романович обвел беглым взором толпу стрельцов и, стиснув зубы, молвил:
— Исполняйте государев приказ.
Тут же мимо него торопливо пронеслась в дом эта толпа, бряцая оружием и гремя сапогами. Никита Романович старался не глядеть назад, не слушать глухой грохот и крики, наполнившие его дом, не видеть, как на двор выносят, сгребая в одну кучу, сундуки с различной рухлядью, копившейся годами и унаследованной от предков, дорогую посуду, блюда, кубки, ткани, украшенное камнями оружие. Из конюшни уводили породистых боярских скакунов, сытых и ухоженных. Словно в забытьи, Никита Романович опустился на колени перед окровавленным трупом Буяна, погладил жесткую серую шерсть на загривке.
Тем временем стрельцы обносили дом, гоготали, хохмили, непристойно шутили про дворовых девок и дочерей боярских, взрывались хохотом, но замолкали, когда встречались с гневными взглядами Федора, Александра и Льва, стоявших у запертой горницы, откуда слышался детский рев. Это плакал взахлеб Ванята, испуганный услышанными во дворе выстрелами и визгом пса.
— Буян! Буян где? — кричал малыш, давясь слезами, а Евдокия прижимала его к груди, утешала и говорила, что пес испугался и убежал. Плакали испуганные дочери, притаившиеся в углу. Уродуя губы, силился не плакать Михаил.
— Стой здесь! Я сейчас! — чуть погодя, сказал брату Федор. Александр схватил его за руку:
— Куда? Куда пошел?
— Оставь! Сказано тебе, тут стой! — осатанев, крикнул на младшего брата Федор и, выдернув руку из его цепких пальцев, устремился вниз по лестнице во двор, задев плечом одного крупного стрельца. Тот, развернувшись, что-то крикнул Федору вслед, но он не слушал, уже выбежал во двор и окликнул отца, сидевшего над трупом убитой собаки.
— Молчи! — строго осадил сына Никита Романович, полуобернувшись к нему.
— Они же все подчистую выносят! Хуже татарвы!
— Пусть выносят. Мне мои дети дороже любой рухляди.
— Но как же? А отомстить? Неужто оставим этот удар без ответа?
Никита Романович медленно поднялся и взглянул в лицо старшего сына. Федор стоял красный от гнева, с крепко стиснутыми зубами, на глазах его выступали злые слезы.
— Почто мы стоим и глядим, как они нас унижают? Как же это так, отец? — дрогнувшим голосом вопросил Федор. Никита Романович привлек сына к себе, крепко обнял его, и Федор разрыдался, уткнувшись ему в плечо.
— Как они смеют! Псы! Как они смеют тебя унижать! — давясь рыданиями, вопрошал Федор, а Никита Романович гладил его по длинным волосам, стараясь не думать о том, что говорит сын, и что происходит сейчас в его оскверненном родовом тереме. Но одна мысль уже крепко засела в его голове, да так, что он ее до последнего дня не забудет — стало быть, Афанасий Нагой доложил государю о его приходе, о серебре и Протасии. Он мельком поглядел на трех стрельцов, что были оставлены для стражи двора, — те опускали глаза, отворачивали лица.