Стрелой вонзились слова Батийны в сердца простых людей, наивно полагавших, что обычаи и правила предков будут нерушимо, нескончаемо жить, как Великие горы, увенчанные белыми чалмами.
Все, кто гордился мужским званием и существом, священным от рождения, сочли себя оскорбленными, а Тазабек, свирепея, чуть не закричал:
«О создатель! Если жива еще карающая сила наших седин, если наши проклятья не утратили смертоносной остроты, сделай так, чтоб шлюха околела еще до утра от наших проклятий. Эта неистовая албарсты посеяла в народе смуту, скоро одинаково, что женщины, что мужчины, лишатся своей теплой постели, творец!»
Серкебай быстро подался вперед, но не смог встать. Хотел было погладить свою окладистую бороду, но не погладил, а остался в застывшей позе, подперев кулаком подбородок и до боли прикусив губы.
— Скажите правду, мой дамбылда, скажите откровенно, ведь уруят, щедро наделивший свободой женщин, не обделит, надеюсь, и мужчин? Уруят, щедрый для всего народа, не обойдет и меня… Уруят желателен для всех. О создатель! Но женщины, возгордившись, что уруят дал им равные права, начисто забыли про стыд и бессовестно стали перепрыгивать через головы своих мужей, связанных с ними священным браком. Объясните, мой дамбылда, что говорит об этом шариат? Неужели так просто: захотела женщина уйти — и может бросить мужа? Или у шариата есть на этот счет свое слово, скажи нам истину, святой дамбылда?
В напряженной тишине собравшиеся повернулись к мулле. Все, кто до того ковырял рукояткой камчи землю, подняли головы, не отрывая глаз от муллы. Одни застыли, держась рукой за кончик бороды, другие — опираясь руками о колени, третьи — словно собираясь шепнуть своему соседу что-то секретное.
Сидя на сложенном вчетверо одеяле, мулла хранил свое высокое достоинство. Время от времени вскидывая рыжие брови, он оглядывал собравшихся зоркими, чуть прищуренными глазами.
Бывает же, когда одна лишь пара глаз, глянувших на тебя в упор, невидимыми путями дает тебе ощутить свою силу, свой гнев или доброту, свою радость или досаду. А тут в муллу нацелилось множество широко открытых, полных ожидания глаз. По их совокупным, направленным на него отовсюду лучам мулла пытался узнать помыслы каждого. Мулла обдумывал, каким неуловимо хитроумным ходом расположить к себе ожидающих от него ответа мужчин и женщин и вместе с тем, не восставая против новых законов, остаться верным шариату.
— Слава аллаху. Слава аллаху… — чуть покачиваясь, произнес он негромко и, взяв лежащую на подушке какую-то книгу, стал ее перелистывать. Кажется, он начал читать стихи из Корана — зашевелил губами, прищурив глаза и мерно покачиваясь. Вскоре он достал из висевшей у него под мышкой сумки крохотную, чуть больше спичечной коробки, книжечку в позолоченном переплете. Положив ее на ладони, он прикоснулся к ней лбом, после чего поднес книжечку к губам, целуя ее. Раскрыв книжку на какой-то странице, почитал про себя, шевеля губами, и наконец заговорил о шариате.