Батийна порывалась вставить что-то свое, по Ракийма не дала ей говорить:
— Ешь, дорогая, ешь, ты ведь соскучилась по домашней еде. Так вот, сарты не разрешили своим женам пойти на собрание. Только Анархон и еще пять-шесть сартовских жен были, может, и того меньше. Нехорошо. Говорят, с тех пор, как Анархон вернулась с большого съезда, муж не один раз ее избивал, набрасывался с ножом. Иногда женщина боится ночевать дома. Ах, Анархон, Анархон! Пожелтела вся, исхудала в последнее время…
Батийна учуяла что-то недоброе.
— Ах, бедная! Вот как, оказывается… Валентина, Рабийга приходят часто ко мне. А Анархон еще ни разу не показывалась. Жива ли она? — встревожилась Батийна.
«Она еще не знает, что стало с нашей Анархон. Лучше промолчу. Валентина расскажет, если разрешит доктор», — подумала Ракийма, щуря глаза и гладя подбородок дрожащими пальцами.
— Разве с Анархон что случилось? Не скрывайте, скажите, Ракийма-эже.
— Нет, нет, что ты, дорогая… Как прошло то городское собрание, я ее не видела… И ничего не слыхала дурного… не знаю… Отведай-ка ты домашнего каймаку, дорогая. Бог с ней, со здешней докторской едой. Даже здоровый человек на такой еде далеко не уйдет. Наверное, тебя скоро выпустят отсюда. Я заберу тебя к себе домой. А до того сварю бузу из молодого проса. Попьешь дней пять подряд, наберешься сил…
Батийна долго и терпеливо лечилась и выздоровела.
Возможно, уже сегодня ее выпишут из больницы. Она пораньше умылась, причесалась и пришла в такое хорошее настроение, словно собралась на той. Поела все, что принесла няня, и взялась за жареное просо с маслом, принесенное Ракиймой, запивая молоком. «Хорошо, что появился аппетит. Если б сейчас Ракийма-эже принесла выдержанной бузы, я бы чашки две враз выпила, да в полдень горячего мясного отвару…»
Из-за двери донесся стон. Послышались разговоры, топот йог. Но никто не заходил.
Батийна вышла из палаты. Склонившись, как белые голуби, врачи шептались меж собой в дальнем углу, — кого-то жалеют, хотят спасти. В коридоре необычно пусто, — нет прогуливающихся больных. Батийне стало не по себе. Один из врачей, увидев Батийну, сказал строго:
— Ну-ка, Казакова, вернись в свою палату!
Одна из сестер подошла с горестным видом к Батийне и, не говоря ни слова, ввела ее в палату и бесшумно захлопнула за ней дверь.
Кто-то умер? Или нависла опасность над жизнью человека? А то бы врачи тепло поздоровались. Батийна в последнее время, словно девчонка, увидев свою мать, сияла при их появлении. А сейчас никто не обратил на нее внимания.
Батийна вздремнула на кровати, укрывшись халатом. Вдруг дверь в палату распахнулась, послышался громкий голос Копыловой: «Казакова… Где Казакова?» Она была не похожа на себя: одета по-военному, на боку кобура с револьвером. В руке вместо обычного букета — какой-то узелок.